Шурка ушам своим не поверил – семнадцать тысяч против двухсот пятидесяти – это же верная смерть.
– Да-да, – подтвердил, видя его недоумение, отставной подпоручик, – ровно так и было. Великий визирь[71] турецкий Галиль-бей, что стоял супротив нас в Молдавии, желал поставить русское войско меж двух огней. Уничтожить нас, а потом пойти ко Львову, соединиться с польскими конфедератами[72] и уж воевать супротив нас в Польше до самой России.
Переверзев перевёл дух и продолжил.
– Турки в семи верстах от нас разбили свой лагерь на левой стороне устья[73] Кагула. А татарва на спорых конях принялась облегать наш тыл, отрезывая подвоз продовольствия. Войско наше находилось в весьма затруднительном положении, но не унывало, ибо с нами был сам генерал-фельдмаршал граф Румянцев[74]. Сей гений разделил малую армию нашу на пять четырехугольников, расположенных в некотором отдалении один от другого. А после крестообразным их огнём не токмо удержал в повиновении турецкую конницу, но и защитил свою собственную, поставив оную в пустых промежутках каре[75], позади пушек. Будучи прикрыта огнём артиллерии и пехоты, конница наша могла свободно действовать в преследовании неприятеля. На рассвете генерал-фельдмаршал построил войско в боевой порядок, и двинулись мы вперёд. Изумлённые отчаянным нашим мужеством и громом орудий, неверные[76] встретили русские полки с ожесточением. Спешили зайти нам в тыл. Но Румянцев сквозь дым и огнь наблюдал все шаги мусульман и быстрым поворотом войск угрожал отрезать турецкую конницу от лагеря. Она с криком и с чрезвычайной скоростью понеслась назад, оставив нападение на каре Племянникова[77]. Три часа кряду полки наши в непрерывном огне пролагали себе дорогу к стану турецкому. Между тем Гудович[78] и Потёмкин, занявшие ночью с вверенными им отрядами выгодную позицию на высотах, прикрывали от хана крымского обозы и препятствовали ему атаковать армию нашу с тыла. Все пушечные выстрелы со стороны неприятеля обращены были на каре, где находился Румянцев, и на каре Племянникова, шедшее по левую сторону. Румянцев беспрестанно был под тучею ядер, которые часто попадали в лошадей сопровождавших его чинов. Уж турецкие батареи начинали умолкать, уж каре Племянникова простирало руки к овладению укреплением. Вдруг десять тысяч янычар[79], выскочив из лощины, ударили с саблями, кинжалами и с криком на правую сторону каре. Ворвались в середину, смяли полки Муромский, 4-й Гренадёрский и Бутырский, заставили их бежать. Увидев смятение, неустрашимый наш Румянцев поскакал к бегущим, вскричал: «Стой, ребята!».
Марьян Астафьевич вскинул правую руку с растопыренной пятернёй и стал похож на седовласую Родину-мать, которую Шурка видел на плакате времён Великой Отечественной войны. Глаза отставного подпоручика горели безумным огнём, и Шурка вдруг представил, как фельдмаршал Румянцев под пулями и ядрами преградил путь отступающей в панике пехоте.
– Голос