Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках. Ксения Гусарова

этой же модели формируется стихийная «аномическая» коллективность: «Банды – человеческие или животные – размножаются посредством заражения, эпидемий, сражений и катастроф» (Там же: 397). Любопытно при этом, что к числу таких «банд» Делёз и Гваттари относят светское общество: «„светскость“ отличается от „социальности“ тем, что она ближе к стае» (Там же: 58). Развивая эту мысль, можно сказать, что модель заражения прекрасно подходит для описания различных стилевых формаций: субкультур, гостей недель моды и в целом любой тусовки модников, функционирующей, по мысли Отто фон Буша, наподобие закрытого клуба, привлекательность которого связана с его эксклюзивностью, то есть, по сути, с социальным унижением исключенных (Буш 2019). Скрытая или прямая агрессия модной «стаи» в отношении не принадлежащих к ней чужаков обнаруживает ее звериный, хищный характер – еще один аспект заложенного в моде становления-животным.

      Интересно сравнить идею «коммуникативной или инфекционной» эволюции с эволюционным значением, которое Дарвин приписывал подражанию. Как указывалось в главе 1, этот важнейший механизм небиологического воспроизводства, по Дарвину, действует помимо и порой вопреки естественному отбору. Он проявляется и в животных, и в человеческих сообществах, причем до определенного этапа развития играет ключевую роль в «прогрессивном» движении организмов и групп, формировании новых технических и социальных навыков. Именно подражание, по мысли Дарвина, позволяет животным избегать охотничьих ловушек, копируя осторожное поведение друг друга. Простая имитация чужих действий упражняет и интеллектуальные способности, что, в свою очередь, ведет к новым изобретениям и приспособлениям: «Если бы, например, какой-нибудь один человек, более одаренный, чем другие члены его племени, изобрел новую западню, оружие или какой-либо новый способ нападения или защиты, то прямая личная выгода, без особого вмешательства рассуждающей способности, заставила бы других членов общества подражать ему; таким образом выиграли бы все. С другой стороны, привычное упражнение в новом искусстве должно было в свою очередь развивать до некоторой степени умственные способности» (Дарвин 1874: 120). Таким образом, для Дарвина подражание имеет преимущественно позитивный смысл, без тех коннотаций аномии, разрушения сложившегося порядка, которые несет в себе заражение у Делёза.

      В то же время внешнее регулирование подражательного поведения несовместимо с представлением о самодостаточности индивида, которое играет ключевую роль в определении современного (западного) человека. Поэтому склонность и развитая способность к подражанию характеризуют, по Дарвину, «прошлое или низшее состояние цивилизации» (Дарвин 1872: 362). Неудивительно, что для Макса Нордау преобладание подобных качеств у европейцев конца века служило неоспоримым свидетельством вырождения, охватившего и творческую элиту, и поклоняющуюся ей толпу: «Последствием склонности истеричных поддаваться внушению