В документах о Гражданской войне поражают рассказы о зверствах большевистских карательных отрядов из латышских стрелков и последующее участие всех этих Лацисов, Петерсов в карательных акциях НКВД. Читая эти истории, я задавался вопросом, откуда столько жестокости и мизантропической ненависти в простых латышских хуторянах? Но ведь не только в большевистской России латыши отличились своими зверствами: в годы гитлеровской оккупации Белоруссии и приграничных с ней областей именно латышские полицейские подразделения и части СС вроде команды Виктора Арайса были самыми жестокими карателями на оккупированной территории, на совести которых десятки тысяч убитых мирных граждан – евреев, белорусов, русских.
И чем объяснить такое количество числа палачей среди латышей: является ли это индивидуальными особенностями дегенератов вроде Лациса, Петерса и их сослуживцев или же это некие ментальные качества, присущие определенной части латышского общества? Зверства большевистских карателей из латышских стрелков и команды Арайса по истреблению евреев в Латвии в годы Второй мировой войны дают основание думать, что это не только психические дефекты определенных личностей, а и некий ментальный вирус человеконенавистничества, живущий в недрах определенной части латышского общества.
В советские времена мне часто приходилось бывать в Латвии. И всякий раз меня поражали угрюмость и злобность латышей. На какой-нибудь безобидный вопрос они высокомерно сквозь сжатые губы, по-жлобски выдавливали «несапрэету». Мизантропы встречаются в каждом народе, но по числу мизантропов на душу населения, мне кажется, латыши превосходят все остальные народы мира. Я часто задаюсь вопросом, каким же дьявольским молоком кормят своих младенцев латышские матери, что из них вырастает такое отребье, как Петерс, Лацис, Арайс?!
Я бы на месте правительства Англии поостерегся давать вид жительства латышам. Случись там какая-то смута, то, возможно, современным латышам-мигрантам захочется с английской королевской семьей поступить так же, как их деды и прадеды из латышских стрелков во главе с Юровским в июле восемнадцатого поступили с семьей последнего русского