Ариадна Эфрон: рассказанная жизнь. Елена Коркина

нем и говорили кругом. А в эмиграции были очень большие умы, очень жаль, что они там оказались, а может быть, и лучше – по крайней мере живы остались. Так вот, эти большие умы только об этом фильме и говорили, причем говорили не о том, хорошо это или плохо, а о том, как это хорошо! Меня тогда в кино еще не брали, из высших соображений, конечно, и потом, мы всегда жили бедно, но на этот фильм меня повели. Мы смотрели его несколько раз. И моя мама им восхищалась, и не просто – моя мама, а Марина Цветаева, которую на мякине провести было не так-то просто… И вот недавно была я у кого-то из знакомых, и по телевизору показывали отрывки из старых фильмов, в том числе из этой самой „Улицы без радости“. И я просто ужаснулась. Понимаете, я почувствовала дыхание вечности. Понимаете, это было… Грета Гарбо, плоская как доска и с такими вот жестами, этот мясник с приклеенными усами, который вот так вращал глазами… Чем же тут восхищались все те люди? На моей памяти произошло такое превращение. И это было страшно. Вот почему я вам говорю, что зрелища принадлежат только своему времени. Через двадцать-тридцать лет ничего от всего этого не останется».

      Про «дыхание вечности» я хотела привести пример, контраргумент, но тогда промолчала, ибо в первый визит не чувствовала себя свободно. Я только что видела Аспасию Папатанасиу. Она одна выходила в Зале Чайковского в освещенный круг на авансцене и исполняла монологи Антигоны, Федры, Электры, Ифигении. Одна, без хора, без музыкальных пауз, без каких-либо атрибутов. Фигура, как на барельефах, в струящихся складках пеплоса; воздетые руки и голос – слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи. Вот это было дыхание вечности. Через две с половиной тысячи лет.

      Еще, конечно, о Цветаевой говорили. Ариадна Сергеевна спрашивала, что я читала, и я перечисляла освоенные выпуски «Дня поэзии», «Литературной Армении», «Прометея», «Литературной России», «Литературной Грузии» и «Простора».