Вот тогда мы поняли, что порошки – вещь. Серж был одна большая опухоль, док. Вы не видели, что с ним стало с тех пор, как вы перестали оперировать. У него даже гэка был поражён. Застрелюсь, говорил, каждый вечер разогревал гэка, но после случая с Бенни взрывать себя ссыкотно, вот и не решался. Это мы ещё тогда про принцессу не знали. Короче, никто не верил, что сержанта заберёт. После Бенни думали – всё. Остались самые живучие. Самые везучие, мать его. Сдохнет Вселенная, погаснут звёзды, а мы останемся орать в пустоту, пока не накроется шестое питание. И только тогда отдохнём.
В общем, мы играли не на сами порошки, их договорились разделить на всех, даже если хватит по чуть-чуть. Лишь бы не оставаться в одиночестве, понимаете? Мы играли на всякие сентиментальные глупости. А кто выиграл круг, мог уйти. Торжественно, со всеми церемониями. Мы все прощались тысячу раз. Хоронили друг друга тысячу раз. Но верить, что смерть реальна, со временем перестали. Чужая приелась, своя забыла дорогу. Так что в тот вечер все наши ритуалы казались игрушечными. Неуместными.
Жижа выиграл первый круг, но медлил. Когда можешь уйти в любой момент, торопиться совсем не хочется. Сразу появилось много слов, которые ещё нужно сказать друг другу. Много вещей, отложенных в вечный ящик, который вдруг перестал быть вечным. Решили, что сперва доиграем, а потом сожрём порошок все вместе. Вспоминали Сержа. Так мало вспомнили… Он же был человеком когда-то. Потом героем. Потом чудовищем. Целых три жизни, три судьбы, а в сухом остатке что? Какие мюзиклы он любил и как называл двойку в лото. На флэшбэке он не торчал, не то что я, так что, может, и сам бы не вспомнил больше. Жахнули канистру ракетного за упокой, всё равно не пригодится.
Вот где-то тут вы и пожаловали.
01000011Никто и не думал 01110010 01101001 Инфант вцепился в01110100 01101001прерывать игру 01100011 кочку 01100001 из-за какой-то01101100 Я вцепился00100000 01100101 заблудившейся01110010кареты 01110010 Я всплыл01101111 я 01110010 я, я на поверхности, о Владыка, о горящая луна, о господи Иисусе!
К той штуковине на дне не подступиться. Как же сильно охранное колдовство, если ему и гнев Владыки нипочём! Разум до сих пор горит огнём, и будто какое-то четвёртое зрение открылось – мир играет то одними красками, то другими, пылающие знаки впечатываются прямо в мозг, мерцают и вертятся узоры. Там, на затылке, где проклятая ларская пуля нашла старый шов в панцире, печёт сильнее всего. Хочется рвать на себе карапакс, какой ещё карапакс…
– Ма… мень… ка, – зато речь вернулась. Правду говорят, что клин вышибает клином. – Я здесь, ма…
– О нет! На помощь!
– Владыка, защити!
– О нет! На помощь!
– О нет! На помощь!
– Владыка, защити!
Стоило обрести ещё и слух, и многократное эхо причитаний сноходцев заполнило мир до краёв. С каких пор они говорят по-человечески? И почему зовут на помощь, если с безмятежными улыбками на лицах пытаются задушить, загрызть, забить кулаками?
Матушкины раны заживают всё хуже, хоть она и жрёт, жрёт, жрёт плоть сноходцев, воду, землю, свет. Дитя выпивает из неё все