Мучительный вопрос терзал душу: есть ли ещё такие, как я, за пределами этого мрака неприкаянности, за чертой, отделяющей свет магии от бездны моего собственного… ничего? Но невидимые оковы страха, холодные и липкие, сковывали уста, обрекая на молчание и навеки замуровывая меня в темнице одиночества.
Родители мои грезили о дочери, и когда свершилось чудо – появилась я, их мир, казалось, озарился новым ослепительным рассветом, раскрасив всё вокруг в нежнейшие тона. Любовь их ко мне была безграничной, словно океан, всеобъемлющей, порой даже трепетно чрезмерный. Пусть детство моё и отступает в туманную даль прошлого, но осколки тёплых воспоминаний мерцают в сердце до сих пор. Иногда в памяти всплывают картины: родители, не отходившие от моей колыбели ни на шаг, бесконечные игры, полные звонкого смеха и беззаботной детской радости, материнский голос, льющийся сладостной тихой рекой колыбельной песни каждую ночь перед сном, унося меня в волшебные сны о далёких странах и сказочных существах. И даже сейчас, кажется, ощущаю то тепло, когда, притворившись спящей, я ждала, пока мать погасит пламя свечи, стоя́щей у кроватки, коснётся моего лба в прощальном поцелуе и шепнёт слова, полные нежности и заботы, звучащие так трепетно и воздушно: «Я люблю тебя, мой ветерочек», перед тем, как раствориться в бархатном полумраке ночи, оставляя в комнате лишь лёгкий аромат лаванды и призрачный свет луны.
Любовь отца была иной – не столь эмоционально излившейся, но не менее глубокой в своей молчаливой сути. Он окружал меня особой заботой, не навязчивой, но постоянной, будто оберегая хрупкое сокровище. Когда детский плач, звонкий и безутешный, оглашал дом, именно отец брал меня на руки, с силой, но в то же время невероятной нежностью, усаживал на колено, и его большая ладонь, нежно гладила мои волосы. Я до сих пор помню контраст: его руки, кажущиеся с виду грубыми и большими, покрытые сетью тонких морщинок, под прикосновением любви становились невероятно мягкими и тёплыми. Под этим теплом тревога исчезала мгновенно, слёзы высыхали, и я, успокоившись, целовала отца в грубую, но любимую щеку, спрыгивала с колен и тянула его за руку в мир детских игр, где время текло незаметно, а волшебство было реальностью. Всё окутывало меня теплом и светом безмятежности, пока не наступил мой шестой день рождения, подобный черте на песке времени, день, когда солнце моего детства начало скрываться за горизонтом судьбы, оставляя за собой лишь длинные тени грядущих испытаний.
В мире, где само дыхание пронизано магией, где колдовство – не диковинка, а основа мироздания, я оказалась чужеродным элементом. Шесть оборотов солнца, шесть зимних лун – черта, которую судьба, по всей видимости, нарочно воздвигла передо мной, непреодолимую и мрачную. Это был рубеж, за которым для каждого ребёнка расцветал внутренний огонь, пусть слабым мерцанием, едва заметной искоркой, но магическая искра должна была проявиться. В моей же груди вместо пылающего сердца мага зияла пустота, поглощающая свет надежды.
Мои родители, чьё сияние омрачил нежданный месяц, поначалу полные радужных грёз, с каждым бесплодным днём погружались в сумрак разочарования. В их глазах, когда несбыточность чуда стала горькой очевидностью, я читала немой укор, отражение собственной беспомощности. Отец, обычно непоколебимый, не выдержав тяжести наступившей тишины, как буря, вырвался из дома, хлопнув дверью так, что стёкла в окнах содрогнулись. В последний миг, перед тем как отец исчез за порогом, я увидела в его глазах не гнев, не презрение, а такое безысходное отчаяние, такую густую печаль, что сердце моё, ещё детское и беззащитное, разорвалось на мириады осколков острой боли.
Я не понимала, не могла осмыслить причин их страданий. Разве я перестала быть их дочерью? Разве девочка, которую они ещё вчера баловали и любили, превратилась