Зима тревоги нашей. Джон Стейнбек

и мне… словом, я пригласила Марджи к обеду.

      – Ну что же.

      – Так ты не сердишься?

      – Да нет же, черт возьми!

      – Не чертыхайся. Завтра Пасха.

      – Ах, кстати. Почисть свои перышки. Мы завтра в четыре часа идем к Бейкерам.

      – К ним домой?

      – Да, мы приглашены к чаю.

      – Мне придется идти в костюме, который я сшила для пасхальной службы.

      – Прекрасно, лопушок.

      – Так ты не сердишься за Марджи?

      – Я тебя люблю, – сказал я.

      И я в самом деле люблю ее. Очень люблю. И помню, я тут же подумал, каким сукиным сыном может иногда быть человек.

      Глава 5

      С Вязовой улицы я свернул на дорожку, вымощенную щебнем, но посредине дорожки остановился и окинул взглядом старый дом. Я смотрел на него с особым чувством. Мой дом. Не Мэри, не отцовский, не Старого шкипера, а мой. Могу продать его, могу поджечь, а могу ничего с ним не делать.

      Не успел я подняться на третью ступеньку, как дверь распахнулась и на меня обрушился Аллен с криком:

      – А где «Пике»? Ты принес «Пике»?

      – Нет, – сказал я. Но (чудо из чудес!) он не разразился воплями негодования и обиды и не стал призывать мать в свидетели, что я же ему обещал.

      Он только горестно охнул и поплелся прочь.

      – Добрый вечер, – сказал я его удаляющейся спине, и он остановился и повторил «Добрый вечер» так, как будто это было иностранное слово, которое он только что выучил.

      Мэри вышла в кухню.

      – Ты постригся, – сказала она. Любую перемену во мне она объясняет или температурой, или стрижкой.