Конечно, я ещё издали увидел свой дом, но мне стало не по себе. Вроде бы и спешил сюда, но последние метры начинали скрести по душе, и шаг сам собой замедлился.
Картина была безрадостной. Моё старое каменное убежище ещё сильнее потемнело от непогод, а деревья почти полностью спрятали окна от людей. Весь этот ворох напоминал зелёную пещеру из листьев. Похоже, что в доме никто не жил, и за ним никто не ухаживал.
Больше оттягивать время было нельзя. Не за этим же я приехал в такую даль, в своё осыпавшееся прошлое.
Я уже и забыл, как когда-то здесь было уютно. Моё пристанище, моя мастерская. Мои окна. Когда-то окна наверху были открыты солнцу, и деревья ещё не доросли до ставень. А сейчас тут не осталось ни одной солнечной полянки.
Я втянул воздух носом, и едва ощутимая гарь прошлась внутри. Не знаю, наверное, это было самовнушение, за пять лет, конечно, всё развеялось. С туманными мыслями я вошёл в свой садик. О чём думал – сейчас не помню. В голове словно всё залегло на дно. Я снова забывался и выныривал в действительность.
В садике была почти такая же разруха, как и в тот злополучный день моего отъезда. Только травы теперь выросли по пояс, и каменная дорожка утонула где-то среди них. Дом стоял, тихий и безжизненный. А когда-то от ветра скрипела крыша, – подумалось мне. Она умела убаюкивать, как в детстве…
В глубине садика утопала в зарослях огромная туша с обнажёнными рёбрами. Это была моя студия. Моя огромная рыба с глазами-окнами. Она завалилась почти полностью, и её могучие стальные стропила торчали рёбрами. Плоть с них когда-то безжалостно слизал огонь. Всё это по-прежнему было больно.
Но в воздухе была ещё какая-то напряжённость. Недобрая напряжённость. И мне никак не удавалось понять её. Трава шумела в тени, и раньше это дарило мне невыразимый покой. А теперь ничего не получалось. Чтобы прекратить это наваждение разом, я вошёл в свой старый дом. Старое прошло, а прошлое старо. Так отчего же дрожат руки?
Я отпер висячий замок. Он так долго висел неподвижно, что протопил на деревянной поверхности свой ржавый силуэт. Позеленевшая дверь ухнула, когда её втолкнул внутрь свежий ветер.
4
Иногда Стеди припоминал, что его звали по-другому, но как, он не смог бы сказать. Когда забываешь даже имя, о чём можно говорить с посторонними людьми?
Он носил друзей в себе, и они отвечали ему дружбой. Всем вместе им не было скучно. Они называли себя Молчунами. Из-за Стеди, конечно.
Однажды, ещё в первый год в пансионате, когда Стеди по обыкновению выслушивал и выглядывал из своего сундука, Весельчак – их главный заводила и самый старший из компании – заглянул к нему и сказал:
– Стеди, дружище, тут у Фантазёра есть важное дело. Ему нужно сходить к маме, поговорить с ней. Она уже не надеется его увидеть. Мне за него нужно сказать ей, что он жив, что с ним всё хорошо.
– Конечно, иди. А с вами можно?
– Обязательно.