Возвращение Кобы
Скорости Революции… За день она проживает столетие. Так что зря старались Шульгин и Гучков. Даже жалкому Временному правительству, назначенному Думой, стало ясно: нового царя быть не может. Да и старого, так покорно согласившегося отречься, нельзя было оставить на свободе. Я точно знаю, они клятвенно обещали Романову отправить его с семьей в Англию. Но пришлось им отправлять их под домашний арест в Царское Село. И вчерашних своих знакомцев, царских министров, таких же господ, как они, поселить в казематы Петропавловки.
Сделать все это заставили правительство Совет и господа меньшевики и эсеры, бывшие там в комфортном большинстве. Они не понимали, что ускоряли, разгоняли Революцию на свою голову!
Как ярко светило в те дни мартовское солнце! Но уже где-то зарождался шторм, невиданная буря. Все старое должно было быть низвергнуто. На вершины готовились подняться новые гиганты, которые при падении окажутся жалкими карликами и погибнут в крови истинной русской Революции.
Освободив место для одного.
Я ехал на вокзал. По весеннему Петрограду, залитому столь редким здесь ослепительным морозным солнцем. Встречать друга Кобу. В воздухе стоял запах гари. Догорали, дымились, тлели остовы полицейских участков, охранных отделений…
После моих настойчивых просьб Чхеидзе выделил для встречи два автомобиля. Вот и все. Никакой официальной делегации от Совета не было. Пришли встречать поезд немногочисленные петроградские большевики, к счастью, тотчас обросшие толпою зевак.
Поезд с туруханцами подходил к станции. Толпа не знала, кого мы встречаем, и не понимала, кому мы приветственно кричим. Но тогдашней петроградской толпе хотелось одного – митинговать. Услышав знакомое – про «жертвы проклятого царского режима и героев великой Революции», народ дружно орал: «Да здравствует!»
Вот так приветственным ревом встретил Петроград вчерашних политических заключенных и среди них – моего друга, безвестного неудачника Кобу…
Я и сейчас вижу, как он первым сходит с поезда – в валенках, в черном пальто и круглой фетровой шляпе с жалким узелком в руках. Темное лицо его стало еще старше. Первый раз за тридцать восемь лет Коба был награжден столь шумными аплодисментами. Он испуганно, как-то затравленно озирался.
Вслед за ним под ликование зевак из поезда появились остальные туруханские ссыльные и главная знаменитость – Каменев. Помню, как Каменев, импозантный, с бородкой, о чем-то говорит с Кобой…
Тут Коба спохватывается и начинает рыться в узелке. Потом торжественно передает Каменеву… носки!
– Не надо, – улыбается Каменев. – В Петрограде не холодно. – И великодушно возвращает носки Кобе.
(В это время повсюду перестали топить – и в поездах