Сердце, словно подключенное к часовому механизму адской машины, учащенно забилось. Pater noster… Pater noster… Pater noster…
– Я не хочу, – сказал Фредер и отдернул голову, чтобы разорвать окаянный контакт: – Не хочу… не хочу… не хочу…
Чувствуя, как пот бежит по вискам, будто кровь, он обшарил карманы чужой одежды, что была на нем, нащупал в одном платок, вытащил его. Утирая лоб, ощутил острый край плотной бумаги, которую вытянул вместе с платком.
Сунул платок в карман, посмотрел на бумагу: не больше мужской ладони, ни рукописных пометок, ни печатного текста, только изображение странного символа и какого-то полустертого плана.
Попытки Фредера разобраться ни к чему не привели. Среди множества значков на плане не нашлось ни одного знакомого. Вроде бы тут помечены дороги, похожие на лабиринт, и все они вели к одной цели – к месту, пестрящему крестами.
Символ жизни? Смысл в бессмыслице?
Фредер – недаром сын Иоха Фредерсена! – привык быстро и четко схватывать все, что именовалось планом. Он сунул бумагу в карман, но план так и остался перед внутренним взором.
От занятого, непокоренного мозга, который размышлял, анализировал, искал, присоска слоновьего хобота Ганеши, машины, отпала, точно парализованная. Усмиренная голова опять склонилась на грудь. Послушно и энергично работала маленькая машина, приводившая в движение механизмы лифта-патерностера в Новой Вавилонской башне.
Неяркий отблеск играл на хрупких сочленениях, а почти над макушкой, похожий на узкий, злокозненный глаз, горел огонек.
Маленькой машине спешить некуда. Пройдет еще много часов, пока владыка великого Метрополиса, Иох Фредерсен, вырвет из зубов своих могучих машин пищу, которую они только что жевали.
Мягко, прямо-таки улыбчиво блестящий глаз, злокозненный глаз маленькой машины смотрел на стоящего перед нею сына Иоха Фредерсена…
Георгий же, пройдя через разные двери, беспрепятственно покинул Новую Вавилонскую башню, и его принял город, великий Метрополис, изгибающийся в танце света, сам себе танцор.
Он стоял на улице, упиваясь хмельным воздухом. Чувствовал всем телом белый шелк. Чувствовал туфли – мягкие и нежные. Глубоко дышал, и глубина собственного дыхания наполняла его чрезвычайно пьянящим дурманом.
Он видел город, который не видел никогда. Видел как человек, каким никогда не был. Шел не в потоке других, не строем в двенадцать шеренг… Был не в синей холщовой робе, не в грубых башмаках, не в шапке. И шел не на работу: с работой покончено, работу выполнял за него другой человек.
Этот человек пришел и сказал ему: сейчас мы поменяемся жизнями, Георгий, ты возьмешь мою, а я – твою…
Как выйдешь на улицу, возьмешь автомобиль.
Денег в моих карманах найдется предостаточно…
Денег в моих карманах найдется предостаточно…
Денег