– У нас здесь примерно три сотни работников, – ответил Хардвик, – и потребуется некоторое время, чтобы объяснить, как все устроено. Но я могу вам сказать следующее: после половины двенадцатого ночи ни у кого нет абсолютно никаких дел наверху, за исключением одного из четверых коридорных. Именно так. Горничные, которые дежурят днем, отвечают на вызовы и все прочее, уходят в половине двенадцатого. И тому имеются моральные причины, – пояснил он осторожно, – вам вряд ли захочется, чтобы вокруг сновала толпа девушек, когда вы возвращаетесь в номер. Примерно в это же время все остальные служащие, которые время от времени поднимаются наверх днем (например официанты или посыльные), тоже заканчивают работу. Наверху остаются четверо коридорных под началом ночного портье.
– Полагаю, у вас две смены? – уточнил Хэдли.
– О да. Ночная приходит в восемь вечера и остается до восьми утра следующего дня. Каждый коридорный отвечает за один или два этажа, в зависимости от заполненности отеля. Если на его этаже звонит звонок, он отвечает. Если требуется поднять багаж либо гость забыл ключ или пришел в номер навеселе – как видите, поручения самые разные. И еще они собирают обувь в пять утра, как и сказал сержант.
– Вопрос в том, – настаивал Хэдли, – поднимался ли кто-нибудь наверх вчера ночью, за исключением горничной?
– Нет, сэр, – вставил Беттс. – И это кажется несомненным.
Раздался короткий предупреждающий стук в дверь, после чего она открылась и вошел Дэн Рипер. За ним – Франсин Форбс в качестве арьергарда.
Кент машинально поднялся с места. Она увидела его, а вот Дэн ничего не заметил. И здесь, в Лондоне, Кент как-то отчетливее, чем раньше, понял, что Дэн – человек крупномасштабный, словно рельефная карта Африки, ему требуется простор, чтобы дышать. Однако, несмотря на клокотавшую в нем энергию, он выглядел больным: часть его существа вечно беспокоилась, беспокоилась и беспокоилась. Его волосы, поседевшие и поредевшие на висках, были коротко острижены на тевтонский манер, вокруг очень светлых глаз на фоне кирпично-красного загара, который никогда не становился бледнее, разбегались тонкие морщинки, отчего казалось, будто по лицу с крупными чертами провели теркой для мускатных орехов. Его рот, который одновременно выражал великодушие и подозрительность, был поджат так, как будто он прикусил нижнюю губу.
Если внешность Франсин являла полную противоположность внешности Дэна, то по некоторым душевным качествам она могла бы сойти за его дочь. Она была гораздо спокойнее Дэна и, вероятно, даже более непреклонной, чем он, – именно эта непреклонность и приводила к конфликту каждый раз, когда они встречались с Кристофером Кентом. Она была стройная, с очень светлой кожей, которая никогда не загорала и не обгорала на солнце, а словно светилась изнутри от собственной белизны, особенно подчеркнутой аккуратно подстриженными светлыми волосами и миндалевидными темно-карими