Драйер вздрогнула, но ничего не сказала.
Варя погладила её по руке, успокаивая. Странное дело, чем больше она говорила, тем увереннее и спокойнее чувствовала себя сама.
– Все такие очаровательные, милые и нежные, все цветочные и пудровые. Голубые веера принесли только мы с вами. На вашем вышиты перья, а на моём – листья пальмы. Но разве же человек несведущий в подобных тонкостях, да ещё и издали в общем мельтешении, станет разбираться, что там у кого вышито? Голубой, и ладно.
Эмилия дёрнулась было, чтобы высвободить руку, но Варя крепко удержала её, увлекая дальше в глубь аллеи, где в этот час не бродило ни души.
– Не нервничайте, mon amie[9]. Прошу вас. Мы с вами обе в чудовищном положении, насколько я могу судить…
Варя умолкла, не закончив мысль, потому что Эмилия вдруг заплакала. Тихо и горько, как ребёнок, долго копивший обиду.
Девушки сошли с тропинки и встали под первым попавшимся деревом так, чтобы спрятаться от посторонних глаз хотя бы на время.
Варя подала подруге носовой платок. Собственный, разумеется, а не тот, что дал ей юнкер.
– Mon Dieu! Не плачьте. Возьмите себя в руки, иначе ваше расстройство будет сложно объяснить остальным, – Воронцова говорила твёрдо, стараясь как можно скорее унять разгорающуюся истерику. – Нас перепутали на балу. Вместо вас кое-что передали мне.
Едва она сказала это, как Эмилия громко всхлипнула и воззрилась на неё, точно на сошедшего с небес Спасителя.
– Оно у вас? – прошептала она с нескрываемой надеждой в голосе. – Умоляю! Скажите, где оно!
С этими словами Драйер вцепилась в руку Вари так, что та едва не вскрикнула от боли. Глаза девушки, всё ещё красные и полные слёз, теперь искрились отчаянной надеждой человека, чья жизнь зависит от одного лишь верного слова.
– Нет.
Воронцова и сама не знала, почему так ответила. Но что-то в реакции Эмилии задело за живое. Это отчаяние утопающего в её взгляде резало хуже ножа.
– Ох, – Драйер судорожно всхлипнула. – Я погибла.
Прежде чем она снова залилась слезами, Варя взяла её ладони в свои и настойчиво промолвила:
– Я в таком же положении. Расскажите мне всё, умоляю. Я обязательно придумаю, как нас обеих спасти. Обещаю.
Неудивительно было бы услышать девичью исповедь о глупостях юной любви, томлениях молодых сердец, невозможности быть вместе в силу непреодолимых обстоятельств и прочей романтической чуши, которая и стала причиной недоразумения. Варя подобное понимала, а порой и разделяла душевное к тому стремление. Однако же рассказ Эмилии поразил и озадачил Воронцову.
– Всё это прискорбно. Постыдно даже, поэтому умоляю, никому ни слова, Варенька, – лепетала Драйер, а сама то и дело оглядывалась, чтобы убедиться, что никто не мог их слышать. – Папенька мой после того, как ушёл в отставку, сделался любителем жить