– Чем же, сударь? – если поначалу Ладу и смутила ненавязчивая песнь, льющаяся с лесным ветерком, то теперь, когда она увидела её исполнителя, предрассудки свои отбросила.
– Дикие места эти в Муроме недобрыми слывут, и много суеверий ходит об обитателях здешних, а также тех, кто в топях ещё северней живёт.
– О ком же ты, сударь, говоришь? О Бабе-яге да Лешем, о кикиморах болотных да русалках, что на древах вековых селятся? – Лада рассмеялась.
– А разве ты не веришь в них?
– Может, и верю, а только не встречала никогда.
Теперь в ответ рассмеялся мужчина.
– А я не напугала тебя, сударь? – спросила Лада.
– Чем же, де́вица?
– Ты ведь тоже веришь в Бабу-ягу да Лешего, в сороку бесхвостую и чудище поганое. А вдруг, я и есть ве́щица, какой рядовичей несмышлёных пугают.
Мужчина обернулся задом, нагнулся и между ног своих выглянул на Ладу, выпрямился и встал обратно:
– Теперь совсем не боюсь.
– Повеселил меня, сударь, – вздохнула Лада, от смеха успокоившись, – и я уж точно не забоюсь тебя теперь.
– Не боятся никого те, у кого сердца печалью и тоской наполнены. Нет тем дела до страху, кто скитается неприкаянный, потеряв любовь.
Странным образом показалось Ладе, что проведение столкнуло её с незнакомцем.
– И ты любовь потерял?
– Потерял, – выдохнул мужчина, – где-то здесь должна быть, не видела?
Пошутил ли тот?
– Я тебя впервые вижу, и любовь твою знать не знаю, – тут Ладе вспомнилось, как упоминали давеча о кобзаре, заблудившемся и сгинувшем в чащах северных. – Не певец ли ты странствующий, сударь?
– Может, и был когда-то странником, да сердце мне подсказало, где я должен быть.
Сердце Лады на схожий вопрос пока ответа не дало.
– Спать думал, но холод, тьму несущий, разбудил, – пробубнил незнакомец под нос.
– Как зовут же тебя, сударь?
– Все по-разному, де́вица. Кто Селевом, кто Селиваном величает, кто стариком-боровиком, а кто Лешим. Разным я всем вижусь и по-разному в душах их откликаюсь.
Пошутил ли он сейчас?
«Дух ты лесной или нет, но и вправду не боюсь я сейчас ничего».
– Надеюсь, ты найдёшь свою любовь потерянную, – сказала Лада Селеву-Селивану Лешему на прощание.
– И ты, де́вица! – догнали Ладу эхо и тихая мелодия рожка.
Она вернулась в посад к полудню. Переживала за дела, без управы оставленные, в дом родной явилась, голову склоняя.
Матушка встретила ласково, обняла и пожалела. От того на душе молодой ещё горче сделалось. Сестрицы и братцы смотрели сочувственно, прицыкивали и ахали. Отдыхать велели сегодня.
А Ладе маянье не по нраву пришлось. Совет ей нужен был, а не утешение и жалость. И пошла за ним она к деду Демьяну.
Сосед плёл лапти, а его внук бегал неподалёку,