Шлях. Виталий Томович Чепиль

стараниями дяди Левка, относительно дружно объединили свои материальные возможности и заказали на его могилу памятник: большой, имитирующий корявый дуб, каменный крест. Однако, найти, с достаточной определенностью, место его захоронения уже не удалось. Крест установили, поэтому, приблизительно, "на авось"… Так и стоит он, наверное, до сих пор, если не свалился от времени, на заброшенном деревенском кладбище, заросшем душистым разнотравьем и овеваемом ветрами, как единственное напоминание о человеке, который жил на этой земле, человеке, которого – исключая, разве, меня – не представляют, по сути, внуки и абсолютно не знают и не стремятся знать правнуки. Где они, дни и дела твои, где след на земле твой, дед Семен?.. Лишь легкий посвист напоенного полевыми ароматами ветра да шелест пожухших листьев…

          Город ошеломил меня невиданными раньше двухэтажными домами. Потрясение было столь велико, что я не решался выйти в туалет из класса своей двухэтажной школы, опасаясь заблудиться в коридоре. Последствия не заставили себя долго ждать: к своему глубочайшему ужасу, я, на одном из уроков, описался, о чем моя соседочка по парте, черноглазая Сарочка, тут же радостно оповестила класс. Спасибо нашей учительнице Вере Степановне, она быстро взяла ситуацию под контроль и убедительно "отмазала" меня, объяснив, что это – не что иное, как пролитые чернила.

          Я много, впоследствии, видел в своей жизни больших городов и жил в них, но, слегка перефразируя Энгельса, можно сказать, что страх дикаря перед городом так прочно вошел в глубины моего подсознания, со времен того школьного конфуза, что мне не удалось преодолеть его до сих пор. И сейчас, когда моя дочь собирается в командировку в далекий Будапешт, я с удивлением ловлю себя на мысли: "до чего же отчаянная нынешняя молодежь"… Впрочем, это у меня от дяди Левка.

          Вначале мама с Петром Яковлевичем снимали небольшую комнатку в частном доме, где я спал прямо на плите, а потом мы получили небольшую, опять-таки, квартирку, в центре города, на улице Котовского, в домике с верандой, на которой мама стряпала на примусе слегка попахивающую керосином снедь. Рядом с домом был установлен на столбе, безусловно, соответствующий своему назначению, громкоговоритель и мы, как и все наши соседи, неизменно засыпали и просыпались под торжественно громыхающие звуки государственного гимна.

          Сороки находился в той части Молдавии, которая до войны принадлежала Румынии и служил чем-то вроде курортного центра для румынских бояр. Свидетельством былого феодально-буржуазного прошлого были уютные, с колоннами и башенками, особнячки, превратившиеся в советские учреждения и утопающие в буйной зелени, а потому всегда загадочно тенистые, асфальтированные улицы.

          Цепляясь за каменистые террасы, эти улицы, извиваясь, карабкались вместе с обнесенными верандами домиками – с одной стороны города – на возвышавшуюся над ним гору. На ней росли колючие грабовые кусты и привольно зеленели поляны, на которых