А мне вдруг вспомнилось: «Говорите о любви любимым! Говорите чаще. Каждый день». И подумалось: но всегда ли слова способны выразить и передать обуреваемые чувства. Не зря же в Экклезиасте утверждается, что «слово изреченное есть ложь». И пришло мне на ум тютчевское: «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь?» Михаил Ефимович и Валентина Кондратьевна понимали друг друга без слов. Слова-посредники им похоже были вообще не нужны.
– А ругались, ссорились?
– Ну, в любой семье не без этого. Только ведь ссора ссоре рознь. У кого от нее – дым коромыслом, а у кого и ссорой назвать трудно. Мама гораздо эмоциональнее, импульсивнее папы была. Могла и вспылить, и накричать. А он – нет. Молча переждет, пока она выплеснется. А потом за плечи обнимет и зашепчет ей в ухо со смешочком: «Ну, Валечка, душечка, пончик, ватрушечка (он любил при случае маму так называть) прости меня негодного и в угол поставь – я больше не буду…» Если мы, ребятишки, были свидетелями их ссоры, то от папиных слов со смеху покатывались, представляя его, худого и долговязого, в углу лицом к стене. Мама грозила нам пальцем и в папиных объятиях успокаивалась. Но даже так ссорились они редко. Папа терпеливый человек был и очень теплый. Так же и любил. Он был как печка в доме, от которой во все стороны тепло расходится.
Люба помолчала, смахивая навернувшиеся слезы, снова заговорила:
– Случай один вспомнила… Как-то дали нашему папе от профсоюза путевку бесплатную в санаторий. Это еще когда он в Зарубинском совхозе работал. Упирался, ехать не хотел. Уговорили. Такие щедрые подарки от профсоюза простому механизатору редко выпадают. Собрали мы его всем семейством нашим да бабой Дуней в придачу, отправили в Железноводск, чтоб попил на курорте кавказской минералочки да подлечился. На три недели путевка. И что вы думаете? Уже на четвертый день домой вернулся! У нас глаза на лоб, когда его на пороге увидели. Как говорится, мы вас не ждали, а вы припёрлися… Сперва подумали – может, случилось чего там с ним? Санаторный режим нарушил, да выгнали, обворовали, или еще что? Стоит в дверях весь какой-то потерянный, несчастный. «Ты почему здесь? – мама его спрашивает, когда в себя пришла. – Ты ж в санатории должен быть, в Железноводске! Что стряслось-то, Миша?» А папа и отвечает: «Да ничего не стряслось. Просто не могу я там – один среди чужих людей: без дома родного, без ребятишек. Без тебя. Тоска лютая… Не вынес я, сбежал…» Такие вот у нас тогда на свой лад «Любовь и голуби» получились, – улыбнулась Люба и спохватилась: – Ладно, побегу. Последняя партия заходит. Скоро и сами сядем.
…Болезнь ушла, и жизнь Железиных потекла своим чередом дальше.
Но недолгим было ее спокойное, размеренное течение. Нашлись люди, и даже в академическом звании, которым такое бытие русского крестьянина было, как кость в горле. Неправильно живет деревня, несовременно, не в духе времени и социально-экономических перемен, – непонятно