А такой – это какой? Глупо, что все они уходят из моей жизни, хотя когда-то были Мариями – ну, или мне так казалось; в любом случае они и были Мариями какое-то время, пока сам образ моей Марии не видоизменялся, пока я сам не видоизменялся, stradatus ergo sum – страдаю, следовательно, и так далее, ведь любая, даже мимолетная, всегда была Марией и никогда ей не была, парадокс? Закономерность? Человек?
Я – враг свой, это не откровение, не откровение, а просто три слова и дефис, че.
.. Размножение происходит дважды в год, как правило, весной и осенью. После спаривания самка устраивает гнездо на мелководье, где откладывает до 80 тысяч яиц. Самка ухаживает за яйцами, постоянно вентилирует их, убирает грязь и посторонние предметы. Инкубация продолжается до 4—5 месяцев, в зависимости от температуры воды. В течение всего периода развития яиц самка находится у гнезда и не питается. Новорожденные осьминоги первые 2 месяца питаются планктоном, ведут придонный образ жизни. Затем мигрируют на мелководье и переходят к взрослому образу жизни, типичному для вида. Растут быстро, в возрасте 4 месяцев достигают веса в 1 килограмм. Продолжительность жизни 1—2 года, редко до 4 лет. Осьминог – важный объект промысла, употребляется человеком в пищу. У побережья северной Африки ежегодно добывается более 20 000 тонн осьминогов.
Вот в этом-то и суть. Октопус вульгарис – вот она, абстрактная Мария, восьмелицая, с одним отличающимся – даже не лицо-щупальце, а некий орган, пока мне неизвестный; не встречал никогда таких. Говорю Мария, подразумеваю музу, любовь, женщину, даже немного [Иру, вставьте любое другое имя, подозреваю, что скоро буду вынужден сделать так же сам];такие же глупости, как и осьминожий промысел – так, лишь игра в слова, немного в образы, совсем чуть-чуть в значения.
Антон начинает писать
[наконец-то!]
Дождь сводит с ума. Я стою, беспомощный, у самого края кормы, смотря на безумие белого океана, а дядя кричит мне:
– Что ты… отойди, ну, не мешайся! – пока держась, трезво и литературно, хотя я знаю, как он может – вон, с командой всяко иначе общается…
Пальцы сводит холодом – и мне страшно от холода, а не холодно от холода – страшно, потому что он кричит, и в его голосе я слышу ярость и ненависть. К кому обращена эта ненависть, ко мне ли или же к кому-то еще? Скорее, к чему-то еще, ведь дядины перчатки скользят по поверхности мотобота, а руки соскальзывают с трала, который он и пытается закрепить. Я стою и не могу продохнуть от ужаса – вот, с каждым новым мгновением все больше начинает казаться, что лебедка сорвется, трал уйдет под воду и дядя тоже туда уйдет, и мне страшно, потому что пальцы у него соскальзывают, он ругается и потеет, а я стою и считаю секунды, которые отделяют его от его же смерти: раз, два…
– Что