– Ишь ты, святые! – недобро хмыкнул Пафнутий, продолжая осыпать невидимую стену каплями воды из бочонка.
– И святой, – хохотнул отшельник, – через столетие, ваши же братья, монахи, запишут меня в святцы, как блаженного, станут поминать в каждой церковной службе.
– Брешешь! – попятился Пафнутий, не сводя потрясенного взора с колдуна, но отчего-то внутренне понимая всю справедливость слов Евсея.
– Помилуйте, – смеялся отшельник, – скольких недостойных людей вы уже причислили к лику святых? Руки по локоть в крови, убийцы многих и многих живых человеков, а вы преклоняетесь перед короной и торжественно объявляете народу, дескать, тот или иной царь, царица теперь свят-пересвят, ан нет, душегубец в аду сидит!
– Замолчи! – осипшим с испугу голосом, потребовал Пафнутий и, повернувшись, пошел прочь.
За ним последовали его ученики, инок Арсений и послушник Алексий.
Отшельник с грустью глядел им вслед. Вспорхнувшим на его плечи воробьям, он сказал:
– Глупые какие, сколько им придется еще умереть и родиться, сколько придется жизней прожить в этом тяжком мире, прежде чем они поумнеют и поймут истину.
Воробьи согласно молчали, наблюдая безо всякого выражения за удаляющейся троицей святых отцов, но ожили, когда Евсей вернулся в избушку, где его дожидались очередные просители: парализованный старик и жена старика, добрая старушка.
– Так уж ты постарайся, Евсей Николаич, – выкладывая на стол тщательно завернутые в чистое полотно дары, попросила старушка.
Евсей не удержался, понюхал шаньги и пироги с капустой. С удовольствием взглянул на кувшин свежего козьего молока, круглую головку сыра, попробовал творога.
– Балуешь меня? – весело глянул он на старушку.
– Ах, Евсеюшка, все бы отдала, лишь бы старик мой встал на ноги, – заплакала старушка, роняя светлые слёзы на темные, искорёженные тяжкой крестьянской работой, руки.
– Плохо без хозяина, понимаю, – кивнул Евсей и без лишних слов велел воробьям, так и сидевшим у него на плечах, – а ну-ка, снесите ведьме-упырке ее наговор, пущай теперь сама мучается!
И воробьи, исполняя приказание, тотчас налетели на парализованного, недвижимого старика, распластавшегося по широкой лавке.
Старик с ужасом глядел на хлопотливую стаю, живым ковром покрывшую его тело.
Колдун раскрыл настежь двери избушки.
– Летите! – приказал он своим помощникам и, проводив воробьев взглядом, повернулся к старику, до сих пор неподвижно лежавшему на скамейке. – Вставай!
Старушка охнула, когда ее старик сел, свесил ноги и с трудом поднялся, покачиваясь от усилия.
– Святой, истинно святой, – грохнулась на колени старушка, стараясь облобызать руку отшельника.
– Глупости, – отвел руку Евсей, – иди-ка лучше, сыновьям крикни, чтобы отцу помогли до повозки добрести, слаб он еще!
Шло время, слава про Евсея-отшельника росла и множилась. Обрастая новыми