– Этого не может быть, эмаль созревает одновременно, вот, послушайте сами… – разуверяла ее Елена, несмотря на то что и сама замечала разницу, как бы ни старалась всякий раз по-другому расставить на столе предметы для чаепития.
– Правда? – прояснялось тогда лицо старой дамы. – Ах, майсенская работа… Тысяча девятьсот десятый год… Но это все ерунда по сравнению с тем, как живо он потрескивал тогда… Когда фарфор был молодым.
– Ведь это вы просто меня утешаете, – добавляла она после некоторых размышлений. – Настолько-то я еще слышу… Еле-еле бьется… Обещайте мне, прошу вас, одно – вы не позволите мне умереть здесь в одиночестве…
– Я всегда буду с вами, – сказала компаньонка, хотя срок окончательного оформления документов в посольстве другой страны неумолимо истекал, и это было чревато опасностью, что всю процедуру, связанную с отъездом, придется начинать сначала.
В понедельник вечером, 20 ноября, вернувшись из Национальной библиотеки, Елена застала хозяйку за торопливыми сборами багажа, достойного трансатлантического плавания. Туалеты для дневных и вечерних выходов, теплые вещи, обувь, ночные рубашки, чепцы для сна, носовые платки, щетки для волос и щеточки для бровей, маникюрный набор, флаконы с ароматическими водами, альбомы с фотографиями, яблоки на тот случай, если они почувствуют жажду…
Не успела Елена снять мокрую шляпку колоколом, как Наталия Димитриевич проговорила умоляющим тоном:
– Пора в дорогу… Помогите мне, чтобы я не опоздала, пока я еще хоть на что-то гожусь… Еще несколько дней, потом я не стану вас задерживать… Только пока я не устроюсь там… А потом идите… идите своей дорогой…
Приведя все в порядок так, словно они собираются навсегда покинуть дом, проверив, повернут ли ключ в замке на два оборота, закрыта ли на цепочку дверь, плотно ли закручены водопроводные краны и везде ли опущены жалюзи, Елена допила чай и, почувствовав вдруг странный жар, расстегнула две верхние пуговицы своего льняного дорожного платья. Всего несколько мгновений отделяло их от полночи, по-прежнему шел дождь. Две женщины, одна молодая, другая весьма почтенного возраста, взялись за одинаковые раскрытые книги. Первая была судорожно напряжена, под ложечкой она чувствовала тошноту, ладони ее стали влажными. Вторая, не мигая, горящими глазами смотрела сквозь сильно увеличивающие стекла очков. Вскоре по комнате разнесся шелест расступающихся перед ними страниц…
Второе чтение
В котором говорится об одном роскошном саде, немного дальше и о французском парке, об одной перголе, увитой поздними розами, о светло-темной вилле и надписи на фронтоне, о заметке в «Политике», слишком большой тени, о том, что внутри застекленного павильона, о разговоре с человеком, который бесцеремонно нажимал кнопку дверного звонка, и о вопросе: