зеркало, – и перед горними ангелами, перед силами и престолами я молилась, чтобы у нас всё стало хорошо, когда потеряла его, и даже пояс Богородицы – да что угодно – я ходила тогда к Матроне в Покровский, хотя не верила, нет, отстояла в очереди несколько часов, положила к ней белые розы, хотя могилы я не увидела – или что я должна была там разглядеть? – и кружилась голова, и мужчины с красными повязками выше локтей отделяли одну толпу от другой, и мне казалось, что я на митинге, не у могилы святой, от запаха цветов было дурно, кто-то целовал ступени, по которым шли люди, и ужас постиг меня, когда я потянулась к иконе – столько ртов, наверняка больных – а, ладно, будь что будет, прямо в уста, поцеловать святую в рот, может быть, икона, стоящая посреди, что-нибудь почувствует, хотя по виду святая была сухарем – ну же, просительница, божья раба, несчастная неполнотой счастья своего! даруй мне ребенка, даруй его до конца, чтобы он вышел из меня человеком, заступница, пожалуйста, не потому что я так уж хочу детей… а потому что… может быть, я наказана за богохульство, Матрона? – пройдите, девушка! – но я еще не приложилась к мощам? – вот сюда! и гудело, и билась сотня лбов о каменистые плиты, чего они хотят от высохшего урюка – сумела бы она меня разглядеть, – а еще святая испускала духи, а это нам искушение, так говорили поставленные при ней иноки, ибо всякое искушение – испытание, нашпигованные старыми смыслами и словами, глупые и рабские, я не хочу быть с вами, птицей быстрей бы на волю – подальше от просящих – исполнить просьбу каждого, и почему я вообще в монастыре, хотя по-хорошему первое и последнее место, в котором я должна быть, – это дом?