Дары свои на тя едину истощила,
Чтобы на верх тебя величия возвесть;
И, награждая всем, она нас наградила!”
Великая княгиня отвечала на эту любезность восторженными строками: “Какие стихи, какая проза! И это – в семнадцать лет! Я прошу, – нет, я умоляю вас не пренебрегать таким редким талантом... Обвиняйте меня в тщеславии, в чем угодно (так как стихи восхваляли ее особу), но я должна сознаться, что не знаю, приходилось ли мне когда-нибудь читать такое правильное поэтическое четверостишие. Не менее ценю его как доказательство вашей любви, благодарю вас сердцем и душой, только заклинаю любить меня... Я с наслаждением ожидаю тот день на будущей неделе, который вы обещали провести вместе со мной, и надеюсь, что это удовольствие будет теперь продолжаться чаще...” Затем в последующих сношениях содержание переписки становится более глубоким, и в ней уже возбуждаются политические и общественные вопросы. Будущая императрица посылает своей приятельнице для чтения собственную рукопись под заглавием “Спор между духовенством и парламентом”. “Пожалуйста, – пишет она при этом, – не показывайте ее никому и возвратите мне как можно скорее. То же самое обещаю сделать с вашей книгой и рукописью, сейчас полученными. Надеюсь, что вы посетите меня на будущей неделе... Смею лично уверить вас в моем уважении и преданности и, как всегда, со всем удовольствием подписываюсь: ваш верный друг Екатерина”.
И в других письмах будущей императрицы звучат эти, с большим достоинством выраженные уверения в дружбе и любви. Несомненно, что в ответ на них получалось самое восторженное изъявление преданности со стороны Дашковой и желание пожертвовать всем ради своей возвышенной дружбы.
Между тем события шли своим чередом, и дни больной Елизаветы были сочтены. Приходилось не на шутку беспокоиться всем тем, кто принимал в соображение интересы родины и замечал неудобные свойства будущего повелителя. Горькое раздумье посещало и тех, чья судьба была связана с благоволением умиравшей императрицы и к кому неблагосклонно относился ее наследник. Не могла не задумываться и супруга последнего.
Приходилось задумываться и Дашковой. Великий князь, сначала благоволивший к ней, как и к остальным Воронцовым, – при первом же свидании с ней изъявил желание видеть ее у себя каждый день. Однако ему пришлось вскоре с неудовольствием заметить, что Дашкова дорожит обществом его супруги более, чем общением с ним. Великий князь, отличавшийся, в сущности, большой добротой и откровенностью, раз даже сказал Дашковой:
– Дитя мое! Вам бы очень не мешало вспомнить, что гораздо лучше иметь дело с честными простаками, каковы я и ваша сестра, чем с великими умниками, которые выжмут сок из апельсина, а корку выбросят вон!
Но, разумеется, княгиня не обращала внимания на подобные предостережения, которые впоследствии до известной степени оправдались на ее собственной судьбе.
При