Гладстон здесь, как и в Итоне, занятия наукой считал своею первой обязанностью. Прилежный школьник превратился в прилежного студента. Он работал не только усидчиво, но и педантически регулярно. Четыре часа утром, потом прогулка и два – три часа вечером, перед сном; при этом он не чуждался товарищеской компании и даже находил время для разных вечеринок. Во время каникул у прилежных студентов – в среде которых преимущественно и вращался Гладстон – было обыкновение объединяться в кружки для чтения и вместе уезжать куда-нибудь в деревню. Так, Гладстон однажды, в 1830 году, провел каникулы с Маннингом, будущим кардиналом, Брюсом, будущим лордом Эльгином, Гамильтоном, впоследствии епископом в Солсбери, и другими.
В течение всего своего университетского курса Гладстон пытался держать экзамен только на одну так называемую ирландскую премию и за другими отличиями не гнался. При этом произошел довольно интересный эпизод, характерный для нашего героя. Состязаться приходилось с неким Баккером, юношей заурядных способностей, но знавшим дело едва ли не точнее Гладстона. Экзаменатор в своем отзыве выразился так: “Ответы Баккера на все вопросы кратки и большею частью верны, а Гладстон пускает пыль в глаза экзаменаторов. Его, например, спрашивают: “Кто автор гимна “Боже, храни короля!”?”, а он отвечает: “Славься, Британия!” написан Томсоном”, и это совершенно всерьез”.
Такую черту можно было бы назвать просто хлыщеватостью, которой часто страдают способные люди с маленькой душой, если бы тот же Гладстон во многих случаях, как во время учебы в Итоне, так и впоследствии, не проявлял замечательной добросовестности по отношению к себе. Был, например, такой случай: Гладстона подвергли обычному наказанию за непосещение воскресной службы. В церкви он должен был написать 100 строк латинских виршей. Как это ни странно, но такое наказание практиковалось очень часто, и студенты научились обходить его: они обыкновенно покупали эти стихи у надзирателя за 2,5 шиллинга, а для него, в свою очередь, их делал его помощник за 1 шиллинг, и все оставались довольны. И когда стало известно, что на Гладстона наложено взыскание, к нему в комнату сейчас же явился надзиратель и принес ему положенные 100 строк, рассчитывая получить свои 2,5 шиллинга. Но каково же было его удивление, когда он услышал в ответ: “О нет, мне и самому не повредит написать их”. И вирши действительно были очень скоро написаны. Так же добросовестен он всегда был и в спорах. Он боролся с противным мнением, по выражению англичан, как корнилимен (корнуэлец); но если его аргументы бывали логически побиты, он добросовестно принимал мнение противника со всеми последствиями и выводами и уже вполне соглашался с ним. К тому же нужно прибавить, что как истинный шотландец он никогда не понимал шуток и все принимал всерьез. Ту же самую добросовестность к себе самому мы увидим позднее в международной политике Гладстона: он никогда не стесняется сознаваться в ошибке или неправоте своего собственного