Страшно не то, что художники изображают ужас. Страшно то, что изнеженная публика просит их этого не делать. Она требует нести в мир добро и позитив, воспитывать в новом поколении чувство прекрасного. Но что делать с той ненавистью, болью и тревогой, что живут внутри человека? Почему я не имею права выразить себя так, как чувствую? Потому что нельзя быть другим, нельзя выделяться. Если хочешь быть принятым. И я продолжаю ломать себя во имя признания. Вонзаю острые ногти в бедро, чтобы ненависти во мне стало хоть на капельку меньше.
Когда родителям впервые показали мои страшные рисунки, они воскликнули что-то вроде: «О боже, какой кошмар, а мы и не знали». Все это враки. Они не то чтобы знали, из-за этого, по сути, я и оказалась в хеллинке. Родители надеялись, что здесь меня научат рисовать красиво. Что я потянусь к прекрасному и выброшу из головы своих чудищ. Знали бы они, какой набросок я делаю прямо сейчас: обнаженная Венера восседает на ракушке, а ей на подносе морские чудища протягивают отрубленную голову мужчины, который ее предал. Такие дела.
Душная включает свет, и тот с непривычки больно бьет по глазам. Класс оживляется, но это еще не конец.
– В «Поэтике» Аристотель писал, что «безобразное» тоже способно вызвать эстетическое наслаждение, – говорит Душная. – Только проявляется оно через выброс отрицательных эмоций. В китайской философии «безобразное» и «прекрасное» равны по своему значению, потому что у всего есть две стороны, и они не могут существовать друг без друга. Авангард XX века говорит нам, что мы все разные и это здорово. Чем больше различий – тем больше у нас свободы. Так что безобразное искусство тоже имеет право на существование и не нужно его бояться. Ведь если бы не было безобразного, люди бы не знали, как выглядит прекрасное. Вопросы?
Мия тут же вскидывает руку и, не дожидаясь ответа, встает.
– Если наше творчество – это продолжение нас самих, – говорит Мия, на что учитель кивает. – И если человек изображает чудовищ и… – Мия запинается, но учитель все равно кивает. – Является ли он сам чудовищем? – наконец задает вопрос Мия и оборачивается на меня, отчего я ломаю карандаш.
К горлу подступает ком, а сердце начинается бешено биться, пытаясь выскочить из груди. Но никто этого не замечает. Тайна все еще остается тайной, как бы Мия не старалась намекать о ней налево и направо. В ожидании ответа я вжимаюсь в спинку стула и обхватываю себя руками, вонзая