– Ну, готова, что ль? – спросил Ефим у Маньки, отметив отсутствие у неё какой-нибудь поклажи.
– Готова, Ефимушка, голубчик, готова уже совсем. Маманя узелок отобрала. Ругались очень.
– Да ладно с этим узелком, невелики у тебя ценности, – снисходительно проворчал Ефим и жестом пригласил Маньку усаживаться в сани. Затем сам сел и коротко сказал Ваську: – Трогай!
До станции было не так далеко – часа три по зимнику. Доехали они ещё до сумерек, замерзшие, и сразу пошли в станционный буфет отогреться горячим чаем. У Васька были с собой пироги со щукой, заботливо сунутые сестрой за пазуху тулупа. Он выложил их на стол, развернув из рогожки, не пожадничал. Пироги от тепла Васькиного тела были ещё чуть тёплые, духовитые.
После чая Васёк, отвесив поклон и пожелав доброй дороги путникам, отбыл на ночлег к племяннику, что проживал недалеко от станции. Обратно ехать он опасался из-за темноты и волков. Прошлый год, вот так Петрович поехал со станции и был застигнут потёмками. Потом, уже утром, при розысках обнаружили зарезанного волками Петровича и обглоданную прямо в оглоблях лошадь. Оставил он четверых пацанов мал мала меньше да вдовицу молодую. На селе с тех пор её стали прозывать Петровной. Хорошо, что у той были родители да братья неженатые, помогали поднимать сирот.
Ефим с Манькой пристроились в зале, вернее, большой комнате ожидания, поближе к тёплой изразцовой печке-голландке. Ефим позаботился раньше купить билеты в сидячий вагон, самый дешевый, они обошлись ему в 6 рублей, по 3 рубля каждый. Деньги эти он заработал, нанимаясь в селе на разные работы. Оставалось у него ещё 5 рублей на первое время, чего вполне должно было хватить, чтобы снять на месяц какую-нибудь комнатёнку и худо-бедно пропитаться.
– А там, – думал Ефим, – и работу какую-нибудь найду. Товарищи по партии помогут. И дуру эту куда-нибудь пристроят, да хоть прачкой в бани.
Он, слегка поморщившись, посмотрел на раскрасневшуюся счастливую Маньку.
Манька пребывала в своеобразной эйфории. Мало того, что с ней был её любимый Ефимушка, так она ещё и ехала жить в сам Санкт-Петербург, столицу! Её воображение рисовало ей картины, одну счастливее другой: вот она едет в барском платье на извозчике, вот они с Ефимом и детишками обедают за большим столом в большой светлой комнате, а на столе яств разных…
Манькины мечтания прервал тягучий гудок паровоза и оживлённое движение пассажиров и провожающих.
3.
В сидячем вагоне было душно. Пахло самосадом, который не мог перебить терпкого запаха потных тел, мокрой овчины и лука. Ефим, не скрывая брезгливости, укутал нос вязаным шарфом, наложив предварительно на него чистый носовой платок. А Манька, привыкшая от колыбели