И где так звучны голоса.
Но здесь и там тропою незабвенной
Она прорезала свой путь:
Где ни была, восторг непринужденный
Одушевлять поэта грудь;
Где ни была волшебница искусства,
Спешили дань ей принести,
И на земле без горестного чувства
Никто ей не сказал: прости!
Ее хранит в странах различных света
И память сердца и ума.
Ах! для чего в Италии все – лето,
И для чего у нас – зима!
Баратынский:
Из царства виста и зимы,
Где под управой их двоякой
И атмосферу, и умы
Сжимает холод одинакой,
Где жизнь какой-то тяжкий сон,
Она спешит на юг прекрасный
Под Авзонийский небосклон,
Одушевленный, сладострастный,
Где в кущах, портиках палат
Октавы Тассовы звучат;
Где в древних камнях боги живы,
Где в новой, чистой красоте
Рафаэль дышит на холсте;
Где все холмы красноречивы,
Но где не стыдно, может быть,
Герои, мира властелины,
Ваш Капитолий позабыть
Для Капитолия Корины,
Где жизнь игрива и легка…
Там лучше ей: чего же боле?
Зачем же тяжести тоска
Стесняет сердце поневоле?
Когда любимая краса
Последним сном смыкает вежды,
Мы полны ласковой надежды,
Что ей открыты небеса,
Что лучший мир ей уготован,
Что славой вечною светло
Там заблестит ее чело;
Но скорбный дух не уврачеван:
В груди стесненной тяжело,
И неутешно мы рыдаем.
Так сердца нашего кумир –
Ее печально провожаем
Мы в лучший край и в лучший мир.
Шевырев:
К Риму древнему взывает
Златоглавая Москва
И любовью окрыляет
Хладом сжатые слова.
Древней славой град шумящий!
Приими привег Москвы,
Юной славою гремящий
В золотых устах молвы.
Я в покров твой благосклонный
Доверяю, царь градов,
Лучший перл моей короны,
Лучший цвет моих садов.
Я не с завистью ревнивой
Цвет тебе передала.
Нет! С тоской чадолюбивой
От себя оторвала.
Нежно я его растила
С бескорыстием любви,
На него я расточила
Все сокровища свои.
Но не может, ненаглядный,
Он на севере блеснуть:
Руки матери так хладны,
Льдом моя одета грудь.
Что же делать мне, несчастной?
На чужбину цвет отдать,
Коль не может он, прекрасный,
У меня благоухать.
У тебя светило наше
Льет роскошней теплый свет,
У тебя