Хемниц с интересом наблюдал за реакцией Эвана, когда тот широко раскрыл глаза – они блестели от недоумения и восхищения, словно он впервые увидел мир, сверкающий новыми красками. Хемниц чувствовал, как его внутренний мир переполняется страхом: статуя, популярная среди многих, была одновременно символом треснувшей надежды, исполинами, на фоне мрачной рутины, среди которой они существовали.
Эван замер на месте: его взгляд бродил между деталями статуи, заполненными символикой, она была прочной, как убеждение, но в то же время мрачной, как сама жизнь. В его сознании заплелись мысли: что важнее – жизнь людей, у которых отнимаются мечты, или «близость» к идеям, олицетворяемым этим каменным гигантом?
– Для его сооружения пришлось отказаться от постройки восьми детских садов и одной больницы. – Добавил Хемниц, его голос слегка изменился, зазвучал более серьезно, и в нём пробивалась горечь, словно он вспоминал нечто большее, чем просто безжалостные цифры. Он знал, что Эван всё это запомнит. И это было важнее, чем даже память о строении.
Эван вдруг увеличил шаги, его ноги отрывались от земли, как будто жаждали ускользнуть от этого мрачного видения, которое тянуло его в бездну. Статуя, словно немой судья, предостерегала: каким путем они шли, и какой след оставляли на этих бездушных улицах.
– Твой отец закончил свой жизненный путь здесь, на холодной и бездушной мостовой. – Продолжил Хемниц, его голос стал чуть тише, как будто он мог бы обидеть память, нежно касаясь темных уголков прошлого. Он опять взглянул на толпу полицейских, оживленно обсуждающих что- то, не подозревая о мире, который пронесся мимо них, как облако под дождем. Его рука невольно коснулась пыли, скопившейся на гранитной плите, где лежал обрисованным мелом черта человека. Взгляд Хемница был полон тяжелого смысла, словно он сам несет глобальное откровение.
– Это теперь любимое место для обсуждений. – Прошептал он, указывая на толпу, где развертывались бурные сценки повседневной жизни: смех, споры, разногласия. Они казались химерами, поглощенными собственными иллюзиями. – Можешь попытаться послушать, о чем они говорят – но не надейся услышать что- нибудь полезное или приятное.
Эван разглядывал лица вокруг, пытаясь найти в них ответ на свой внутренний вопрос. Но лица были равнодушны, будто их каменные мускулы были выкованы из прежних идеалов. Похоже, в этой многоголосой симфонии шумов и мобильности не было места для конкретики, страсти или мечты. Хемниц почувствовал, как воздух вокруг них стал глухим, попирая даже мужество надеяться, на радость. Для них мир, созданный из стен и правил, был пределом их существования – мрачным, но знакомым и незаменимым.
Эван стоял, его мысли всплывали, как пыль в луче света. Он чувствовал, как невидимая тяжесть