Ландауер поднял свой стакан.
– Это мой последний вечер здесь, фрау Хельвиг… Перенесите свое благорасположение на эту юную даму. – Он взял ее руку, некоторое время продержал в своей и тихонько спросил: – Ну а как обстоит дело с вашим молодым супругом?
– Бог ты мой, господин Ландауер, видно, нет у меня счастья. Опять не тот, о ком я мечтала. Он уезжает в Росток работать на верфи, а вы сами знаете – с глаз долой, из сердца вон… Но квартиру я все равно получу, в высотном доме, я каждый день после работы прохожу мимо и радуюсь, они уже пятый этаж строят. Я хочу, непременно хочу жить на восьмом, ниже ни за что не соглашусь.
– Вот видите, – сказал Ландауер и погладил ее руку, – квартира уже есть, а «тот» уж найдется, вы так выглядите… а если и нет – холостяцкая жизнь, пожалуй, лучше, чем семейная.
– Куда лучше, – вставила Франциска. Фрау Хельвиг взглянула на нее своими ясными синими глазами, самыми смелыми на свете, решила Франциска. Она покраснела и сочла необходимым сказать ей что-нибудь приятное. – Какой у вас красивый бант, я сразу его приметила.
– Это тоже фокус, – смеясь, отвечала фрау Хельвиг, – я сама его изобрела и никому не говорю, как надо его завязывать, даже своим товаркам, хотя они и умирают от любопытства. – Она отошла, но снова вернулась к их столику и сказала: – Господин Ландауер, мне очень жаль, но вашу Гертруду мне придется отсюда выставить, она все наше заведение перемутит.
Ландауер молча поднял свои длинные костлявые руки ладонями наружу – сдаюсь, мол, тут ничего не поделаешь…
Когда они направились к двери, какой-то бледный до серости сутенер подставил ножку, видимо, он имел в виду Франциску, но споткнулся Шафхойтлин. Сутенер, ухмыльнувшись, пробормотал: «Прошу прощенья, шеф». Шафхойтлин прищурился, словно яркий свет ударил ему в глаза, и вытянул шею. За его спиной кто-то тихо, но отчетливо проговорил:
– Мы с тобой еще сочтемся, охотник за головами.
Это была уже не пустая болтовня в пивнушке, не вырвавшаяся на волю агрессивность пьяного, даже, как это ни смешно, не жаргон вестернов – слова, произнесенные тихим, обычным голосом – мы еще сочтемся, – означали засаду, бандитский налет, трое против одного в темном углу, Шафхойтлин покрутил короткой шеей, словно ища чью-то подлую физиономию, в его серых, слегка выпуклых глазах промелькнули ненависть и страх, да, он боялся, хотя и не выказывал этого, он уперся ногами в пол, решившись дать бой немедленно и не сходя с места. Франциска взяла его за рукав.
– Не надо. Идемте отсюда.
Он принудил себя шагать неторопливо, но за дверью, под навесом над маленькой запущенной террасой вытер пот со лба.
– Да, трусом вас не назовешь, – заметила Франциска.
Ландауер