Я достал свой альбом с фотографиями, но мистер Теннисон слишком устал и не стал их смотреть этим же вечером, поэтому я договорился, что оставлю их и приду за ними на следующее утро, когда можно будет увидеть и остальных его детей, которых я только мельком видел во время ужина.
Теннисон рассказал нам, что часто, ложась спать после работы над тем или иным своим сочинением, он видел во сне длинные поэтические отрывки («Авам, я полагаю, – поворачиваясь ко мне, – снятся фотографии?»), которые ему очень нравились, но которые он полностью забывал, когда просыпался. Одним из них было невероятно длинное стихотворение о феях, в котором строки, вначале очень длинные, постепенно становились все короче и короче, пока, в конце концов, стихотворение не закончилось пятьюдесятью или шестьюдесятью строками, каждая длиной в два слога! Единственный кусочек, который ему удалось вспомнить в достаточной мере, чтобы записать на бумаге, приснился ему в возрасте десяти лет, и, возможно, ты хотел бы его иметь в качестве настоящего неопубликованного фрагмента одного из произведений лауреата, хотя, думаю, ты со мной согласишься, что в нем мало что указывает на его будущую поэтическую мощь:
Может ли мышка в норе
Написать письмо горе?
Надеюсь, вам не в обузу
Моя детская муза.
Когда мы сидели в курительной, разговор перешел на убийства, и Теннисон рассказал нам несколько ужасных историй из реальной жизни: похоже, он склонен получать большое удовольствие от такого рода описаний; чего не скажешь, если судить по его поэзии. Сэр Джон любезно предложил подвезти меня до гостиницы в своем экипаже, и, когда мы уже стояли у двери, собираясь сесть, он сказал: «Вы ведь не возражаете против сигары в экипаже, не правда ли» На что Теннисон ворчливо заметил: «Он не возражал против двух трубок в моем маленьком кабинете наверху и априори не имеет никакого права возражать против одной сигары в экипаже». И вот так закончился один из самых восхитительных вечеров за последнее – довольно долгое – время. На следующий день я пообедал у них, но самого Теннисона видел очень мало, а потом показывал фотографии миссис Теннисон и детям, не преминув получить автограф Халлама большими жирными печатными буквами под его портретом. Дети настояли на том, чтобы читать вслух поэтические подписи под картинами и фотографиями, и, когда они дошли до портрета своего отца (на котором в качестве девиза было написано: «Поэт, в златом краю рожденный» и т. д.), Лайонел какое-то мгновение молчал, озадаченно глядя на него, а потом отважно начал: «Папа Римский!..», после чего миссис Теннисон начала смеяться, а Теннисон прорычал с противоположной стороны стола: «Эй! что там такое насчет Папы?», но никто не отважился объяснить