Уильяма удивляло, что человек, так ярко демонстрировавший всем свою религиозность (и у которого было лучшее место в самой большой церкви города), ни на минуту не задумался, разлучая родителей мальчика[74]. Браки между рабами не признавались законом, однако Уильям знал и был твердо убежден: Хью Крафту известно, что его родителей соединил сам Господь.
Сколь бы ни был расстроен Уильям, он не позволил богохульному поступку хозяина разрушить собственную веру, которую считал родительским наследием, – а еще их любовь, ставшую основой его брака. Он возненавидел «не истинное христианство», как вспоминал впоследствии, «а ханжество рабовладельцев». И продолжал верить в невидимую, несокрушимую, всемогущую справедливость, которая выше земной власти. И справедливость не только все ведала, но и несла отмщение.
Кроме родителей, Крафт продал одного из его братьев и сестру, оставив себе самого Уильяма, его брата Чарльза и младшую сестру – по крайней мере, на время. Чтобы повысить их ценность, Крафт отправил мальчиков овладевать мастерством. Уильяма – к столяру, Чарльза – к кузнецу. Эти ремесла были самыми востребованными. Младшей сестре для повышения цены требовалось только время: тело постепенно созревало.
Десятилетний Уильям, оторванный от семьи, начал работать в столярной мастерской в Мейконе, где и провел следующие четырнадцать лет[75]. В окружении ветвей и стволов срубленных деревьев он учился тщательно отмерять и отрезать. И все реже видел реального хозяина, живя не с семьей Хью Крафта, а в пансионе в городе. Благодаря этому ему удалось избежать тяжелого физического труда на хлопковой плантации, но от хлопковой боли его это не защитило.
Хлопок влиял на всех: от рабов, кому приходилось сажать, пропалывать, собирать и обрабатывать его, до плантаторов и владельцев хлопкоперерабатывающих фабрик, построивших столицу на хлопковые деньги. Он влиял на малолетних работников и владельцев фабрик в Новой Англии, которые превращали его в ткань. Хлопок влиял на нью-йоркских банкиров, которые вкладывали деньги в торговлю. И влиял на всех тех, кто платил деньги за одежду, созданную из этих волокон[76]. И на всех повлияло падение международного спроса на хлопок весной 1837 года, что было связано с перепроизводством в США и Индии. Падение цен дестабилизировало национальную экономику, которая и без того находилась на грани. Действия банков ничем не регулировались. Банки беззастенчиво выпускали собственную валюту и банкноты. Железнодорожные компании, колледжи и муниципалитеты, а также обычные граждане погрязли в долгах. Процветала спекуляция – особенно землей.
А потом в один прекрасный майский день главы нью-йоркских банков категорически