Впрочем, сейчас все они смотрели на Джонни с одинаковой мольбой. Они ждали, что отец заново сложит из осколков их разбитый мир и облегчит невообразимую боль.
Вот только сердцем и душой его семьи была Кейт. Это она, подобно клею, собирала их воедино, это она знала правильные слова. А он – что бы он ни сказал, все будет неправдой. Разве способны его слова помочь? Разве способны починить хоть что-нибудь? И как время, проведенное без Кейт, их излечит?
Мара вдруг вскочила. Сколько же в ней изящества, неведомого большинству девушек! Даже в горе она смотрелась изысканной и утонченной: черное платье, бледная, кожа почти прозрачная. Джонни слышал, как дочь прерывисто дышит, как тяжело ей вдыхать этот новый воздух.
– Я уложу мальчишек, – сказала она и потянулась к Лукасу: – Пошли, спиногрызик, почитаю тебе.
– Тоже мне утешение. Да, пап? – мрачно бросил Уиллз.
На лице восьмилетки появилось новое, печально-взрослое выражение.
– Все уладится, – проговорил Джонни. От собственной фальши ему сделалось тошно.
– Честно? – спросил Уиллз. – А как?
– Да, папа, как? – подхватил и Лукас.
Джонни взглянул на Мару, спокойную и бледную, словно высеченную изо льда.
– Поспите – и полегчает, – отрешенно произнесла она, и Джонни проникся трусливой признательностью к ней. Он знал, что проигрывает, что не прав – это он должен помогать, а не ему, однако чувствовал себя опустошенным.
Пустым.
Завтра ему станет лучше. И он постарается.
Но на лицах детей он видел грустное разочарование и понимал, что это ложь.
Прости, Кейти.
– Спокойной ночи, – сдавленно проговорил он.
– Папа, я тебя люблю, – сказал Лукас.
Джонни медленно опустился на колени и раскинул в стороны руки. Сыновья бросились к нему в объятия, Джонни крепко прижал их к себе.
– И я вас люблю.
Поверх их голов он смотрел на Мару. Высокая и стройная, та не двинулась с места.
– Мара?
– Уймись, – мягко сказала она.
– Мы маме обещали, что будем сильными. Все вместе.
– Ага, – нижняя губа у нее едва заметно подрагивала, – знаю.
– У нас получится. – Он и сам слышал неуверенность в собственном голосе.
– Разумеется, – вздохнула Мара и, повернувшись к братьям скомандовала: – Вперед, ложимся спать.
Джонни знал, что должен остаться, должен поддержать Мару, но слов не находил. Вместо этого он трусливо ретировался, вышел из комнаты и прикрыл дверь. Он спустился вниз и, не обращая ни на кого внимания, взял в коридоре пальто и вышел на улицу. Наступила настоящая ночь, но звезды скрылись под толстой пеленой туч. Свежий ветер трепал деревья у него на участке, и ветки в юбках листвы колыхались в танце. С веток свисали веревки с привязанными к ним банками-светильниками. В светильниках, полных темных камней, горели