Растения стояли на полу, на столах, на музыкальном центре и на комоде, между кресел, на подставках из кованого железа и в глиняных кашпо, свисавших со стен и потолка, на нижних ступеньках и в помещениях, которых со второго этажа видно не было: на кухне, в патио для стирки и в гостевой ванной. Растения были всевозможные – те, что любят свет, те, что предпочитают тень, и те, которым нужен обильный полив. Цвели лишь немногие, антуриум – красным, спатифиллум – белым, а остальные стояли зеленые. Папоротник кудрявый и гладкий, стебли с полосатыми, яркими и пятнистыми листьями, пальмы, кусты, огромные деревья в гигантских горшках и нежные росточки, помещавшиеся в мою детскую ладонь.
Бывало, я шла по квартире – и казалось, растения тянутся ко мне, хотят коснуться меня листьями, будто пальцами, а самые крупные, те, что стояли за трехместным диваном, обвивали каждого, кто на него садился, и любили припугнуть внезапным прикосновением.
На улице два гуаякана закрывали обзор из гостиной и с балкона. В сезон дождей они сбрасывали листья и покрывались розовыми цветами. С деревьев на балкон перескакивали птицы. Самые отважные, колибри и сирири, даже залетали осмотреться в столовую. Между столовой и гостиной беззаботно порхали бабочки. А иногда по ночам к нам заглядывали летучие мыши – они летели низко и будто сами не знали куда. Мы с мамой принимались кричать. Папа брал метлу и неподвижно стоял с ней среди джунглей, пока летучая мышь не убиралась обратно на улицу тем же путем.
По вечерам, спустившись с гор, над Кали носился прохладный ветер. Будил гуаяканы, влетал в дом через открытые окна и шевелил растения у нас в квартире, поднимая ропот и суету, точь-в-точь как бывает на концертах. На закате мама поливала свои владения. Вода просачивалась сквозь землю и вытекала сквозь дырочку в дне на глиняные блюдца, журча ручейком.
Я обожала бегать по джунглям, и чтобы растения гладили меня, и стоять среди них, закрыв глаза, и слушать. Тихое журчание, шепот ветра, нервные, взволнованные ветви. Я обожала бегом взбегать по лестнице и смотреть вниз со второго этажа, будто в бездну, будто ступеньки – это расселины в глубоком овраге. А внизу простирались наши джунгли, роскошные и дикие.
Мама всегда была дома. Она не хотела быть как моя бабушка. Всегда мне это повторяла.
Моя бабушка спала допоздна, так что мама уходила в школу, не повидавшись с ней. Днем она играла с подругами в луло, а когда мама возвращалась из школы, четыре из пяти дней бабушки не было дома. А если была, то только потому, что в тот раз играли у нее. Восемь дам сидели в столовой у стола, курили, смеялись, сбрасывали карты и ели пандебоно. На маму бабушка даже не глядела.
Однажды в загородном клубе мама услышала, как одна дама спросила бабушку, почему у нее нет больше детей.
– Ох, дорогая, – ответила бабушка, – будь я половчее, у меня и этой-то не было бы.
Обе расхохотались. Мама только вылезла из бассейна, с нее стекала вода. Она сказала мне, что ей как будто рассекли грудь, сунули туда руку и вырвали сердце.
Дедушка возвращался с работы ранним вечером, обнимал и щекотал маму, спрашивал, как дела. А в основном за ней смотрели горничные; они часто сменялись, потому что бабушке ни одна не нравилась.
У нас горничные тоже надолго не задерживались.
Есения приехала из джунглей Амазонки. Ей было девятнадцать, у нее были прямые волосы до пояса и грубые черты, как у каменных скульптур из Сан-Агустина. Мы с ней сразу поладили.
Моя школа была всего в нескольких кварталах от дома. По утрам Есения отводила меня туда, а днем встречала у входа. По пути она рассказывала о своей земле. О фруктах, о зверях, о реках, что шире любого проспекта.
– А это, – говорила она, указывая на реку Кали, – не река, а ручеек какой-то.
Однажды днем после школы мы сразу пошли к ней – в комнатенку возле кухни, с ванной и крошечным окошком. Мы уселись на кровать друг напротив друга. Оказалось, она не знала никаких песен и не умела играть в ладоши. Я стала учить ее своей любимой игре, как три куклы приехали из Парижа. Она на каждом шагу сбивалась, и мы принимались хохотать. Вдруг на пороге возникла моя мама:
– Клаудия, иди к себе, будь добра.
Она была жутко серьезная.
– А что такое?
– Иди, я сказала.
– Но мы же играем.
– Не заставляй меня повторять.
Я посмотрела на Есению. Она взглядом показала мне, что надо идти. Я встала и вышла. Мама подобрала с пола мой портфель. Мы вошли ко мне в комнату, мама закрыла дверь.
– Чтоб