Как читать книги?. Вирджиния Вулф

она покончила с иллюзиями и установила истину? Ибо истина, подумала я, и… проскочила, в поисках истины, поворот на Фернхем. Нет, в самом деле, как отличить истину от иллюзии? – задавала я себе вопрос. Скажем, вон те дома – в сумерках праздничные, манят маяками окон, а наутро хозяева их, опухшие, неряшливые, копошатся за выпивкой и мелкой торговлей – какое из этих лиц истинное? А ивы, река, сады по берегам, вечерами серые, а на солнце золотые и багряные, – где тут истинное, где мнимое?.. Но я не буду утомлять вас рассказом о том, как петляла в потемках моя мысль: дорога эта не имела конца, и вскоре я поняла свою ошибку и вернулась к Фернхему.

      Стоял, как я уже сказала, октябрь, и мне не к лицу менять время года и описывать сирень, шафран, тюльпаны и другие весенние цветы: так я рискую потерять ваше уважение и запятнать честное имя литературы. Все говорят, литература должна придерживаться фактов, и чем факты точнее, тем она правдивее. Поэтому пусть – стояла осень, и листья желтели и падали, разве чуть быстрее, чем раньше, наступил вечер (точнее, семь часов двадцать три минуты), и подул ветер (не какой-нибудь, а юго-западный). Но что-то странное творилось вокруг…

      Мое сердце ликует, как птица,

      Что свила гнездо у стремнины.

      Мое сердце, как яблоня, – низко

      Клонит ветви с плодами литыми¹⁷.

      Поэзия ли Кристины Россетти виновата в проделках фантазии (то, конечно же, фантазия)– но, когда я подошла к садовой ограде, за нею цвела сирень, мелькали бабочки-белянки и в воздухе пахло пыльцой. Дул ветер, из какой части света, не знаю, но он поднимал ранние листья, и те вспыхивали серебристо-серым. Был сумеречный час, когда цвета острее и пурпур и золото бьют в стекла окон ударами взволнованного сердца. Когда непонятно, почему красота мира, открывшаяся и уже обреченная (я вошла в сад: калитка настежь и вокруг ни педеля),– обреченная красота оттачивается смехом, оттачивается болью, разрывая сердце. Сады Фернхема лежали передо мной в весенних сумерках, дикие и просторные; в высокой траве будто разбрызганы, небрежно выплеснуты нарциссы и колокольчики: непокорные, как в лучшие свои часы, они волновались и бились под ветром, обнажая корни. Окна дома – крошечные иллюминаторы в толще красного кирпича – то желтели, то серебрились под быстро проплывавшими весенними тучами. Кто-то качался в гамаке – или мне только померещилось в сумраке?– кто-то рванулся по траве к дому – неужели некому остановить? И затем на террасе возникла – точно вырвалась глотнуть воздуху, взглянуть на сад – женская согнутая фигура, грозная и смиренная. Высокий лоб, изношенное платье – ужели это она, знаменитый ученый, сама Дж. X.?¹⁸ Все притихло и напряглось; казалось, газовый шарф лежавших над садом сумерек разорвала, сверкнув, то ли звезда, то ли сабля – словно ударила какая-то жуткая реальность, предательски вывернувшаяся из самого сердца весны. Ибо юность…

      «Ваш суп». Я сижу в столовой. Идет обед. Весна только померещилась, на самом деле октябрьский вечер. Всех собрали в огромном зале. Время обедать. Есть суп. Простой бульон. На нем не пофантазируешь. Можно, конечно, поискать рисунок