3
«Пригрезится: мороз, потёмки,
окрестный вид уныл и груб…
И ты один, как в анатомке,
непризнанный родными труп».
…Обхватив голову руками, широко раскрыв рот, зашлась в ужасе оглохшая от выстрела ночь. Застрявший в горле истошный вопль струился зловещей тишиной, дымно обволакивающей Бог весть что, то ли след от серебряной пули, выпущенной в оборотня, то ли просто луну, то ли ещё чёрт знает что. Внизу, на росистой траве, тесно сплелись в неистребимой ненависти друг к другу двое, и небесное бельмо безучастно наблюдало за их поединком. Казалось, обессилевшие противники вот-вот замрут, слившись воедино. Но проходила минута, величиною с вечность, и кто-то вновь подминал кого-то и никто не желал смириться с поражением. Мыча и хрипя, нечеловеческими усилиями, высвобождались они из ненавистных объятий, и вот когда противник оказывался подмятым, уже не хватало ни сил, ни злости, ни желания истребить врага, и не было единоборству этому ни начала, ни конца.
Я тщетно силился разглядеть лица соперников, но небесное бельмо заволакивало их от взора. Я видел, как вздувались их жилы, как крошились в этой схватке зубы, я различал цвета лохмотьев их одежды и следы росы на ней, но лица их были неразличимы. Так, лишь общие черты. Это были лица сиамских близнецов, породнившихся во вражде. Вражде, казавшейся мне более возвышенной и одухотворённой, нежели их любовь. Я не мог помочь им, почти физически ощущая их страдания, становясь то одним, то другим близнецом.
Этот отвратительный поединок стал смыслом их существования, самим существованием, их жизнью. Рассей их вражду, и они исчезнут, уйдут в небытие и проклянут без того трижды проклятое человечество, обрекая других на завершение нерешенного ими спора. Спора Веры и Суеверия, христианских гностиков и мистиков средневековья, вражды пророков и жрецов Иудеи.
4
Значит так. Без документов, только с бумажкой ОВИРа, пересек границу Дальнего Востока, вдоль Байкала и дальше, через всю Сибирь, вплоть до Урала – из Азии в Европу, через Брест на Варшаву, после таможенных негодяйств, и всего того, что наваливается на человека покидающего родину, а оттуда вновь в Азию, в Тель-Авив. С Дальнего востока на Ближний. Припёрся.
5
Думал ли я об этом, лежа в бывшей своей мастерской во Владивостоке на подобранной с помойки тахте? Нет, не думал и не мечтал.
Просто, лежал, костерил жену и ждал друга Саньку, чтобы за фанерной столешницей, подпёртой книгами и растянувшейся вдоль всего пролёта окна, расслабиться в душевной беседе и устроить «пивной путч». Пива я купил литров шесть, залив его прямо в два двойных полиэтиленовых мешка, валявшихся теперь в ванне, наполненной холодной водой.
Санька