Потолкавшись в транспорте, он добрался до работы и зашел в приемную.
– Дайте бумагу, – сказал он веско и сухо.
Светочка смерила его своим обычным взглядом, от чего Игорь весь ссутулился и к горлу подошел ком от жалости к себе.
– В туалете кончилась бумага? – с умилением спросила Светочка.
– Я… мне не до шуточек, я хочу написать заявление, – гневно сквозь очки сверкнул Игорь Дмитриевич.
– Пожалуйста, – Светочка положила лист бумаги перед ним. Игорь взял, оглянулся по сторонам, найти место, где написать, еще раз наткнулся на равнодушно – презрительный взгляд Светочки, отвернулся и подался к выходу.
– Я там напишу.
В дверях чуть не столкнулся с шефом. Шеф отпрянул, увидел Игоря, опять шагнул на встречу. Игорь уступил ему дорогу, кивнул здороваясь.
– Здравствуйте Владимир Николаевич! – Светочка излучала счастье и, казалось…, взлетит, часто хлопая нарощенными ресницами.
– Здравствуйте. Светочка, что у нас?
– Да вот Короблеев заявление принес.
– Коробеев, – уточнил Игорь Дмитриевич.
– Заявление? Давай, – Владимир Николаевич попытался выхватить листок у Игоря, но тот не отдавал, когда он почувствовал удивленный взгляд шефа, разжал пальцы, – Так, тут же ничего нет! Что за заявление?
– Я еще не написал, – виновато оправдывался Игорь, – я увольняюсь.
Он придал голосу, как можно больше трагизма. Светочка хмыкнула. Владимир Николаевич недоуменно посмотрел на Игоря.
– Ну, пиши…
«Ну, пиши» и все?!», – клокотало внутри Игоря Дмитриевича. Не было ни скупой слезы, ни «как же так, старик», просто… «ну, пиши». Игорь быстро вышел из приемной быстро написал и вернулся в кабинет. Он протянул шефу заявление. Тот мельком пробежав по строчкам, поставил свое факсимиле и вернул Игорю.
– Только Коробеев, две недели отработки, как положено. Все иди.
Игорь Дмитриевич уже глубоко жалел о своем поступке. Поторопился, поспешил, выпендрился. Ругал и корил себя самыми жестокими словами, которые никогда не говорил другим. В офисе уход встретили буднично и равнодушно. Только Лешка немного был не таким веселым, как всегда, говорил, что придется притираться к новому напарнику, а кто это будет, одному богу известно. Кому и жаловался Игорь Дмитриевич на себя самого, так это Тихону. Тот участливо лежал и слушал тирады и филиппики ораторского мастерства Игоря Дмитриевича, мирно жмурясь, когда тон становился немного тише и, в такт повышения голоса, открывал свои глаза цвета застиранного х/б солдата второгодника, глядя на хозяина, ходящего по комнате от стены к стене.
Стояла поздняя весна. Все еще было зелено и ново.