Я ненавидел физкультуру всей душой и всякий раз старался притвориться больным, чтобы не терпеть этого позора, в довершение всего, не будучи способным выполнить ни один норматив.
Среди возмужавших, рослых одноклассников я смотрелся, как ученик младшей школы, ошибившийся кабинетом. Если бы ещё не белые бесцветные волосы, и такие же брови и ресницы! Я терпеть не мог смотреть на себя в зеркало, в котором щуплый бесцветный мальчик почти сливался с фоном.
Так какая же девушка могла посмотреть на меня?! Да никакая!
В церкви, куда неустанно водила меня мать, что тоже чудовищно отличало меня от других подростков, учили, что всё это неважно. Время рождения, смерти, и прочих событий, в том числе и полового созревания, определено Богом, и нет смысла жаловаться на Божью волю.
Когда всё это исходило из уст протестантского пастора, который сам в жизни не знал ни одной женщины – звучало убедительно. Но, когда я возвращался к обыденной жизни, утешения эти проповеди не приносили.
Дело в том, что эмоции, о которых он говорил, я не познал: необузданная страсть, вожделение, соблазн… За свои четырнадцать лет я не испытал ничего подобного, отчего мало понимал, что мне делать. Чтобы бороться с чем-то внутри себя, надо сначала это внутри себя иметь, а главной моей проблемой было как раз отсутствие всех этих эмоций.
Поговорить об этом мне было не с кем, отца у меня не было, друзья растворились где-то за порогом начальной школы. Единственное, в чём я находил утешение – рисование. Всё своё свободное время я рисовал. Что рисовал? Да всё подряд – деревья, горы, людей, цветы, если выдался тяжёлый день, то ударялся в абстракции. Пару раз я пытался нарисовать свою любимую, но дело доходило лишь до набросков, и когда её лицо проступало на листе бумаги, мои уши начинали гореть, и я срочно прятал рисунок в стол лицом вниз.
В последний день учебного года, выходя из дверей школы, я видел, как кладовщик Пал Палыч пережимает что-то на щитке металлическими клещами, и чувствовал, как точно также сжимается моё сердце.
Лето обещало мне разлуку с ней на целых три месяца. Я так привык видеть её шесть раз в неделю, а теперь наша встреча могла произойти лишь случайно. Жила она так далеко, что я бы не нашёл ни малейшего предлога поехать в ту часть города. А поехал бы… И часами сидел бы в тени её двора ради того, чтобы только увидеть милый силуэт!
Это и было то, что я рисовал в тот вечер: скамейка в тени деревьев, парень, застывший в полуобороте, смотрящий на двор позади него. Этот парень даже со спины был несильно похож на меня – разве что цветом волос, высок и широкоплеч.
Рука с карандашом застыла в сантиметре от белого листа, я думал, как расположить далёкий силуэт девушки, и замечтался. Мне представилось, как она заметила