Этим именем были помечены все личные вещи Цацы, включая сшитые бабушкой ватные «бурки», которые она надевала, когда все дети спали в «тихий час» на незастеклённой террасе в простёганных ватой мешках – в любой мороз и при любой погоде.
Она любила эти часы на морозном зимой воздухе, где она отдавалась мечтам, лежа без движения в толстом спальнем мешке. Иногда она засыпала – но редко, не любя потерю контроля над ситуацией. Она верила, что контролирует своё существование, но вот однажды её вера подверглась неожиданному и суровому по последствиям испытанию.
А произошло вот что: перед тихим часом все дети в группе, как всегда, забрались в спальные мешки в стоячем положении, нянечка завязала все многочисленные тесёмки на этих мешках, и дети – один за одним – по очереди – запрыгали к своим кроватям, похожие на египетские мумии, лежащие в саркофагах. Цаца, получив разрешение от нянечки и закутанная, как и все, в мешок, запрыгала вперёд, не видя коварно подставленной ей на пути подножки.
Со всего маху Цаца упала вперёд, а так как руки её были уже в мешке – она не смогда смягчить падение и заехала лицом на ближайший железный матрас, разорвав при этом кожу лица около левого глаза и надевшись на железный крючок, на котором крепился матрас, как рыбка на удочку!
Поднялся крик, суматоха, воспитательница и няня освободили Цацу от сидевшего в глазнице крючка, а глаз тут же распух и заплыл. Была вызвана мама Цацы по телефону, и Цацу увезли на воющей неотложке в институт глазных болезней имени неизвестного ей Гельмглольца, где её глаз заморозили новокаином, долго светили лампочками, но все светила уверили маму, что Цаца – здорова, и глаз её – цел.
Через две недели у Цацы сняли с глаза повязку, делавшей её похожую на заправского пирата, а около левого глаза появился маленький шрам как напоминание о том, что не всё в жизни можно контролировать – даже если ты уродился супер умным.
Цацу вернули опять в ненавистный ей детский сад. Она прекрасно знала, кто подставил ей подножку – это была пролетарка Лена Завертяева, завидующая умной и имеющей успех у мальчиков Цаце, но выдавать её имя публично она не хотела, относя прихлебал и доносителей к самой низшей категории людей.
Действие же Завертяевой она не простила, удвоив контроль за собой и запомнив ненавистное имя на всю свою жизнь. Так прошёл её первый год в коллективе детей, собранных