Поиск объектно-ориентированной социальной теории обусловлен интересами объектно-ориентированной философии (Harman 2010a, 93–104). Первый постулат этой философии состоит в том, что все объекты в равной степени являются объектами, но не все одинаково реальны: надо различать автономию реальных объектов и зависимость чувственных объектов от любой встречающей их сущности (Harman 2011; Харман 2015). Этим ООО отличается от близких ей теорий, наделяющих одинаковой реальностью, но не одинаковой силой все, что действует или что-то значит в мире. Хорошие примеры таких теорий – философские позиции Бруно Латура (Latour 1988; Латур 2015) и позднее Леви Брайанта (Bryant 2011). Не составит труда назвать и социальных теоретиков, применяющих онтологическую сеть так же широко, как Латур: сразу вспоминается конкурент Дюркгейма Габриель Тард (Tarde 2012; Тард 2016). Но если ООО относится к объектам одинаково, независимо от их размеров, и рассматривает каждый в качестве избытка, превышающего свои отношения, качества и действия, то Тард наделяет привилегией мельчайший «монадический» уровень сущностей, а Латур сопротивляется тому, чтобы наделять объекты большей реальностью, чем их эффекты (Harman 2012a; Harman 2009).
В конечном счете хорошая теория должна проводить различия между разными видами того, что существует. Однако она должна заработать эти различия, а не провозить их заранее контрабандой, как это часто бывает в априорном нововременном расколе между человеческими существами и всем остальным (Latour 1993; Латур 2006a). Это и есть ответ на вопрос, почему желателен объектно-ориентированный подход: хорошая философская теория начинается с того, что не исключает ничего. Что же до социальных теорий, претендующих на то, чтобы полностью обойтись без философии, то они с завидным постоянством подсовывают посредственные философии, прикрытые алиби нейтральной эмпирической полевой работы.
Когда речь заходит о новизне объектно-ориентированного подхода, на первый взгляд может показаться, что обсуждение объектов в социальной теории – это хорошо известная магистральная тема. В исследованиях науки как дисциплине – а не только в АСТ, – кажется, сделали все возможное, чтобы встроить нечеловеческие элементы в свою картину общества. Карин Кнорр-Цетина (Knorr Cetina 1997; Кнорр-Цетина 2002) может многое сказать об объектах, хотя ее прежде всего интересуют «объекты знания», и в целом ее объекты сопровождаются и опекаются людьми, не существуют вне связи с человеком. Обратите внимание на фрагмент из аннотации к весьма полезной антологии «Объекты и материалы» издательства Routledge:
В гуманитарных и социальных науках признается, что размышления о социальном не могут обойтись без внимания к практике, объектно-опосредованным отношениям, нечеловеческой агентности и аффективным измерениям человеческой социальности (Harvey et al. 2013).
Этот пассаж – вполне в русле нынешних тенденций, так как приписывает объектам две и только две функции: (а) объекты «опосредуют отношения», причем имеются в виду отношения между людьми; (б) у объектов есть «агентность» в том смысле, что они важны, когда вовлечены в какую-то деятельность. Таковы две внешне про-объектные интуиции, завещанные АСТ и связанными с ней школами. Их высокая цель состояла в том, чтобы освободить нас от старой традиции, рассматривавшей общество как автономную реальность, в которой вся деятельность осуществлялась людьми, а объекты были пассивными вместилищами для человеческих ментальных или социальных категорий.
Однако современные теории продвинулись недостаточно далеко в разработке этих двух ключевых пунктов, как бы замечательны они ни были по сравнению с тем, что им предшествовало. Утверждать, что объекты опосредуют отношения, значит выдвигать важный тезис, что, в отличие от стай животных, человеческое общество в значительной мере приобретает устойчивость благодаря таким нечеловеческим объектам, как кирпичные стены, колючая проволока, обручальные кольца, чины, титулы, монеты, одежда, татуировки, медальоны и дипломы (Latour 1996; Латур 2006б). При этом упускают из виду, что подавляющее