Лучше он в очередной раз поможет тихоне Нейлу убраться в зале после закрытия трактира, а та девица и без него долго скучать не будет и одна не останется. Ей этим вечером надо куда меньше, чем ему. Станет ли он снова таким же беззаботным и нужно ли ему это? Дин вздохнул, отгоняя невеселые мысли. Раньше ему казалось, что его сердце горячее любого костра, что сама стихия огня отметила его, а участь Элмиса, заключившего сделку с Фрахом, ему не грозит, ведь он носит на шее слезу огня… Однако чем дальше, тем сильнее он ощущал, как рыжее пламя внутри светлеет, будто остывает. Неужели вместо жара Фрайкорина, сезона, в который он родился, ему теперь останется лишь белый огонь Майлингена?
«Когда заплачет огонь» – так ведь говорят о том, что, скорее всего, не случится никогда?
Дин подобрал соломинку, шевельнул пальцами, доставая с изнанки искорку, и неотрывно смотрел на огонь, пока соломинка не сгорела дотла.
Плоть Триана зудела, день за днем, декана[4] за деканой, он ощущал это непрерывно. Чесалось глубоко под кожей, под слоем чужого тела, куда не дотянуться. Даже просто сидеть неподвижно было невыносимо, хотелось ерзать, шевелиться, хотелось кричать и раздирать ногтями чужую плоть, ставшую его собственной. А больше всего хотелось покончить с собой, избавиться от страданий раз и навсегда. Ночью в кромешной тьме было чуть легче, но возникало чувство, будто он задыхается. Прежде свет был ему необходим, теперь же, как и прочие стихии этого мира, стал ему чужд, и это сводило с ума еще сильнее. Амдары не просто видят энергию, не просто чувствуют ее при касании, они ощущают само ее присутствие и могут взаимодействовать с ней даже на расстоянии. Свет, тепло, биение жизни – для него все это почти исчезло. Такое чувство, будто, пытаясь схватить что-то, он вдруг осознавал, что у него нет пальцев.
Зато Пустота теперь наполняла его своей силой независимо от его желания, текла в него, словно струйка воды в сосуд. Это было приятно: зуд постепенно ослабевал, дышалось свободнее, и даже невозможность чувствовать свет не раздражала уже так сильно. Однако это было ловушкой. Плоть чужого тела, защищавшая его от чуждого мира, и так постепенно распадалась, а чем больше в нем накапливалось Пустоты, тем быстрее это происходило. Приходилось выплескивать ее из себя, изменяя стихии или разрушая любые предметы, что попадут под руку, стараясь лишь, чтобы никто не видел. Это вновь означало