– Как называется заведение?
– Институт Шарко.
– Продолжайте копать в этом направлении.
Офицер неожиданно повел плечами, словно собственный свитер раздражал ему кожу:
– В каком направлении? Может, я что-то пропустил, но, по последним сведениям, мы ведем расследование по делу курсанта, спрятавшегося на…
– Я говорил с патологоанатомом. Висса был уже мертв, когда взорвался снаряд.
– Мертв?! Но как?
– Скорее всего, его пытали и изувечили.
Верни оттянул пальцем ворот свитера. Недоверчиво перевел глаза с одного копа на другого, ища объяснений.
– Придержим пока что эту информацию, – просто сказал Эрван.
– Пытали и изувечили…
– На причале ничего нового?
– А? Нет. Мы опросили людей по соседству и прочесали всю набережную. На побережье постучались в каждую дверь. А еще связались с управлением порта: они ничего не знают.
Он говорил глухим голосом, с ошеломленным видом.
– Ле Ган?
– Он копается в прошлом и окружении Виссы, – ответил жандарм. – Скоро будем знать больше.
– Аршамбо?
– В дороге, возвращается. Пытали и изувечили… нужно предупредить штаб.
– Нет. Отчет о вскрытии еще не составлен. У нас в запасе ночь.
– Но… для чего?
– Для того, чтобы избежать помех: я не хочу, чтобы кто-то болтался у меня под ногами, особенно высокопоставленные чины со своими советами и пустозвонством. Продолжайте искать все, что может быть связано с жестокостью такого масштаба в этом регионе. И найдите мне следы судна, которое было на Сирлинге!
Верни беспрекословно повиновался. На пороге он остановился, обернулся и, конечно же для самоуспокоения, по-военному отдал честь.
Эрван не ответил. Эта зашоренность начинала на него давить. Слишком маленькая база, слишком затянутые мундиры, слишком зацикленные мозги… А главное, с самого утра он не видел ни одной женщины. Даже в Угро, который отнюдь не был дамской парикмахерской, всегда мелькали аккуратные попки, на которые можно облизнуться.
Он глянул на часы и сделал знак Крипо:
– Вернемся к опросу.
21
Лисы тоже ничего нового не добавили. Они даже не были теми неприятными фашиствующими молодчиками, какими Эрван их вообразил. Такие же двинутые, как и первогодки, они цеплялись за ценности своей школы и армии в целом. Они держались сплоченно не из солидарности или чувства вины, а чтобы сохранить собственную идентичность.
Обнаружить среди них одного или нескольких палачей, способных запытать до смерти молодого парня, представлялось невозможным. Точно так же Эрван отправил в мусорную корзину те побудительные причины, которые, можно сказать, являются классическими для оперативника: кража, преступление на почве расизма, любовное соперничество, патологический сексуальный порыв… Еще не найдя объяснения, он нутром чуял: это убийство напрямую связано с мучением в чистом виде – и с самим духом дома, то есть школы.
Единственной