Петербургские зимы. Георгий Иванов

предположим, – все обойдется. Он же писал, что стихи мои – шедевр, а ведь суть в стихах, а не в возрасте или в мундире. Все равно, выйдем мы, например, на улицу. Он говорит – посмотрите, дорогой друг, солнце сегодня совершенно фиолетовое… А в это время навстречу генерал. И вместо того, чтобы согласиться – да, вы правы, как фиалка, или со вкусом возразить: «Фиолетовое? Я бы сказал, зеленоватое…» – надо вытягиваться во фронт (три строевых шага, поворот на каблуках – ать-два). Он предложит – зайдем в ресторан, поболтать за бутылкой вина. – Извините, мне можно только в кондитерскую. – Да и в кондитерской беги сейчас же к офицеру. – Господин поручик, разрешите сесть…

      После долгого раздумья я решил выждать, когда уедет в деревню старший брат, и отправиться к К. в его штатском костюме. Я уже примерял тайком этот костюм: немного мешковат, и брюки плохо подворачивать – но, в общем, прилично. Пока же я отослал К. тетрадь новых стихов, с припиской, что болен и зайду, когда поправлюсь…

      …Был понедельник, но я сидел дома, «отдуваясь», как говорилось в корпусе, от какой-то «письменной». Было часа два дня. Я с грустью поглядел в окно – в учебные часы благоразумнее не выходить. Вот идет, например, генерал. – Кадет, почему вы не в корпусе? Ваш билет. – Неприятностей не оберешься.

      …Генерал за окном перешел улицу, осмотрелся и завернул за угол – как раз к нашему подъезду. Это был сухонький, строгого вида старичок, военный доктор, в очках и с малиновыми отворотами шинели. Я отошел от окна и сел за неоконченные стихи. Но рифма что-то не подбиралась…

      Вдруг брат, тот самый, на костюм которого я рассчитывал, вбежал в мою комнату с взволнованным видом.

      – Вот – достукался – пришел доктор из корпуса – проверять, болен ли ты…

      С понятным смущением я вошел в гостиную. В гостиной сидел тот самый сухонький генерал, который переходил улицу.

      – Зашел познакомиться, – сказал он, протягивая мне обе руки. – Я – К., редактор «Студии Импрессионистов»…

* * *

      …Ярко начищенная медная доска. Доктор медицины К., часы приема. А повыше, на красном сукне двери, кнопками приколот клочок оранжевого картона:

      КЛУБ РАВНОДЕЙСТВУЮЩИХ. АСОЦ-ХУД-ПОЭТ-ФУТ-КУБ, ИМПРЕССИОНИСТОВ.

      Квартира большая, солидная. Приемная с тяжелой мебелью – чехлы, люстры, канделябры, бронзовый медведь с блюдом пыльных визитных карточек.

      На столе – старая «Нива», на стенах – пожелтевшие группы: «Военно-медицинская академия 1879 г.», «Ярославль 1891 г.». Все как полагается.

      Но вперемежку с номерами «Нивы» и проспектом Ессентуков – «Помада» Крученыха, обклеенная золотой бумагой, как елочная хлопушка, альманах «Засахаре кры» и обличительный увраж «Тайные пороки академиков». И на стенах, вперемежку с группами, – картины.

      Картины, мало подходящие для докторской приемной: малиновые, бурые, зеленые, лиловые. Там серый конус на оранжевом фоне, здесь желтый куб на бледно-синем, между ними что-то пестрое, всех цветов, и по пестроте – надпись «Астрахан… сельд…».

      Это все работы самого К. Подарки друзей и