То, что ждало в темноте. Лариса Печенежская

а постоянная усталость делала каждый день нескончаемым. Он забывал важные поручения, терял документы и не мог сосредоточиться даже на самых элементарных вопросах, не мог выносить свет офисных ламп, которые вызывали у него головную боль, а общение коллег друг с другом, превращавшееся в один надоедливый гул, раздражало его до крайности. Письма, отчёты, разговоры – всё это становилось невыносимо трудным, как будто каждый его день был борьбой с непомерной тяжестью, которая давила на его плечи и вытягивала из него последние силы. Начальство начало замечать его постоянные ошибки и странное поведение, и Гаррет понял, что вскоре потеряет работу.

      Но, как ни странно, это не огорчило его. Наверное, потому, что жизнь для него утратила смысл, став лишь чередой бессонных ночей и бесконечного внутреннего напряжения. Он чувствовал, как медленно теряет себя за пределом реальности, и это пугало его ещё больше, чем ночные кошмары.

      Его жизнь превратилась в серую рутину – без сюрпризов, эмоций и лишних воспоминаний, а безрадостные, тягостные будни стали похожи один на другой: он просыпался от тревожного сигнала будильника, делал себе крепкий кофе и сидел в тишине на кухне, пытаясь поладить с непроснувшимися мыслями, которые все еще оставались там, во сне. На столе перед ним стояла старая с небольшой выщерблиной керамическая кружка, которой он пользовался уже много лет. Пар от кофе поднимался к потолку, а он смотрел на него, пытаясь сосредоточиться, лишь бы не думать о том, что только что пережил в очередном сновидении.

      Затем, не спеша одевшись, выходил на улицу, садился в машину и ехал на работу. В свободное время ходил по одним и тем же улицам, видел одни и те же лица – соседа, выгуливавшего собаку, пожилую женщину, которая постоянно сидела на лавочке и кормила голубей, малышей на детской площадке и их мам, которые собирались в кружок и о чем-то весело рассказывали друг другу, Мейсона Лонга и Уильяма Кейси, игравших в шахматы…

      Он замечал, как кто-то из них машет ему рукой, но его ответное движение было таким же вялым, как и всё остальное – его выражение лица, походка, улыбка. Все окружающие его картины, казалось, были лишены естественного цвета и больше не вызывали у него никаких чувств. Он смотрел на мир через мутное стекло внутренней депрессии, каждый звук которого воспринимался приглушённым, а краски – изо дня в день все более тускнеющими.

      Гаррет предпочитал обедать в одиночестве, сидя в маленьком кафе неподалёку, где персонал уже привык к его молчаливому присутствию. Официантка, видя его, без лишних слов приносила заказ – чашку чёрного кофе и двойной гамбургер, который Гаррет ел, уставившись в окно, где жизнь кипела, не касаясь его.

      После работы он возвращался в свою пустую квартиру, встречавшую его тишиной, от которой ему становилось не по себе. Он медленно разувался, ставил ботинки ровно у порога, как будто это имело какое-то значение, и проходил на кухню, где включал телевизор,