У страха рога велики. Георгий Павлович Баль

Рыболов-подводник, дрожащими руками натягивая резину своего ружья, в ужасе пинал левой ногой владельца мелкашки. Тот, в свою очередь, острым локтем тыкал в объемистое чрево выпучившего глаза утятника. Большая лохматая тень на крыше палатки пыталась добраться до них, но палатка, трясясь от страха, еще выдерживала напор. От трех одновременных выстрелов у нее окончательно сорвало крышу. В образовавшую дыру радостно ворвалось предобеденное весеннее солнце и просунулась ошалелая козлиная морда, зажевавшая намотанные на оттяжку безразмерные трусы и в следующий миг солнце осталось, а козел, решительным рывком отодрав клок палатки и вырвав колышек, уже летел с добычей в сторону села. Туристы подсчитывали убытки. Палатка в клочья, дно лодки проткнуто, напрочь ископычено, закуска съедена, остатки щедро посыпаны козьим горохом. Цела только водка, и то, потому что была опущена в воду для сохранения оптимальной температуры употребления. «Везет же дуракам»; – истина устами Крамарова. Козья смерть ни картечью, ни пулькой, ни острым трезубцем не задела Гришку.

      Исходив все село, заглянув во все дворы, накурившись с их хозяевами до горечи, дед материл козла во всю ивановскую. Если бабка драла с Гришки зимой шерсть, то старый готов был содрать с него семь летних, ни на что не годных шкур. Идти домой и слушать ворчание бабки? Дудки. Вечер грелся алым закатом, степь отдавала свое тепло сдобренное пряным запахом трав, тепло светились в сумерках желтые огни окон. Село затихло.

      За селом, на краю все того же березового колка, только с противоположной от реки опушки деревенский погост. Среди крестов горел видный издалека костерок. Трое, два брата Небараки и их компаньон по беспечной жизни Сенька Пегий, копавших для усопшего могилу, ужинали. Пегий потому, что отродясь плохо выбритый, а может щетина на нем так росла клочьями, и ножницы в доме тупые, и руки косорукие. Только щетина была всех мастей от брюнета, до шатена, а местами с сединой, подпирая снизу к кадыку, от кадыка до затылка и по загривку на спину. Нос менял окраску за день раза три и только глаза поблескивали, позыркивали из под пегих бровей где, что и как….

      –Чего ему не жилось? Тяжелого в руки не брал, дурного в голову. Живи – не хочу.

      – Во, во. Не забот, ни хлопот. Ни детей, ни бабы.

      – Ну, ты не скажи. Нюрка Таньке из-за него все давеча волосенки повыдергивала.

      – Это не то. Одинокой бабенке всегда прислониться хочется. А он хотел?

      – А он сидел. Вот про ментов говорят, стоят на охране правопорядка. Дмитро то в ВОХРе, то в ЧОПе на этой самой охране, на этой самой … всю жизнь честно просидел.

      – Теперь шипишку будет охранять не тяжкий труд. Належится, отдохнет.

      – Все там будем.

      – Ну, не чокаясь.

      Захрустели малосольными огурцами. Есть свое очарование в ночной выпивке у костра. Когда водка наливается на слух, закуска кусками, ломтями, а пламя, таинственно создавая уют, освещает только круг сидящих. Не страшно ли ночью на кладбище?