наследника, идет против него. Правда, народ сперва думал, что он едет с хлебом-солью навстречу императору, но Панин скоро показал, каковы эти хлеб-соль, приказав поставить в каждом селении «по одной виселице, по одному колесу и по одному глаголю для вешанья за ребро». Начались жестокие казни,
для примера, и повальное сечение. Державин уже раньше писал из Саратова о необходимости прислать преступников для примерной казни, надеясь, что зрелище это «даст несколько иные мысли». Орудия в селениях стали применять прямо к местным жителям, лишь только по мере приближения самозванца заподозривалось сочувствие к нему. В исполнении этих мер, особенно в сечении, розысках и поимках, в допросах в застенках, по большей части «с пристрастием», Державин выказал редкую энергию, настойчивость и лукавство. «Алексеевских жителей мне было пересечь некогда, – пишет он князю Голицыну. – Когда буду возвращаться, то вашего сиятельства приказ исполню». «Смертные казни и телесные кары для обуздания народа были в общем плане распоряжений правительства; это необходимо иметь в виду при наказаниях, какие в ту эпоху не раз приходилось совершать и Державину», – замечает биограф поэта, академик Я.К. Грот. С этим фактом никто не может спорить, но остается свобода в оценке характера поэта, которого никто не побуждал к избранию подобной деятельности.
Заметим кстати, что Екатерине действия Панина были в самом деле больше по душе, чем сдержанность Бибикова. В ответ на донесение Панина Екатерина ему писала:
