Судно, некогда гордо рассекавшее волны, теперь напоминало лишь скелет давно умершего чудовища, потрепанное штормом, чьи доски скрипели и стонали, словно проклинали свою участь. Паруса, изорванные в клочья, напоминали крылья раненой вороны, безнадежно бьющейся в агонии. На палубе, словно тени, слонялись матросы, чьи лица были испещрены шрамами и грязью, а глаза горели тусклым огнем равнодушия и алчности.
Грог, крепкий, словно ствол старого дуба, с хриплым смехом сплюнул через борт, оставив след на почерневшем дереве. Грог: Еще один на корм рыбам… Или, скорее, для острова.
Бёрт, чье лицо было изуродовано старыми шрамами, усмехнулся, показывая редкие, почерневшие зубы. Бёрт: Не для рыб, Грог, не для рыб. Он будет гнить на песке, как и все остальные.
Элиас: (Хрипло) Где я? Грог: (С презрительной усмешкой) Там, где ты забудешь своё имя и лицо. И даже самого себя.
Когда судно, наконец, скрежеща и хрипя, словно старая кляча, уткнулось носом в грязный песок, Элиас понял, что остров – это не спасение, а лишь место в аду. Берег, усеянный обломками человеческих костей, напоминал кладбище надежд, где кости и останки говорили о бесчисленных трагедиях. В воздухе витал смрад гнили и пота, а крики чаек, смешанные с воплями рабов, напоминали предсмертные стоны проклятых.
Бёрт, закрыв от развеянного смрада своё лицо повязкой, схватил Элиаса за плечо, грубо встряхнув его. Бёрт: Добро пожаловать в обитель забытых, падаль! Ты теперь один из них.
Элиас: (Вырываясь) Кто они такие?
Бледный, чей цвет лица напоминал пепел, холодный и безжизненный, словно всё в нём давно уже сгорело в пламени страданий, ударил Элиаса по лицу, заставив его замолчать. Бледный: Заткнись, раб! Ты никто. На этом острове ты – ничто.
Грязные руки выволокли Элиаса на берег. Сапоги пинали его, словно безвольную тряпичную куклу, а перед его глазами предстали сотни рабов – изможденные тела, израненные спины и пустые, безнадежные глаза.
Раб, чье лицо казалось вылепленным из грязи, прошептал хриплым голосом. Раб: Здесь каждый теряет свое имя, дружок. И лицо своё забудешь, кто ты и кем был, раньше.
Седой раб, с ненавистью во взгляде, бросил слова, словно камни. Седой раб: Лучше бы ты утонул в море. Это проклятое место хуже любой смерти.
Элиас: (С трудом поднимаясь) Что это за место?
Раб: (С горькой усмешкой) Это… Остров Забытых Имен. Или, как говорят некоторые – Остров без Лиц.
Надзиратели, с кнутами и дубинами, как хищные звери, наблюдали за рабами.
Злобный, чье лицо искажала гримаса садистской жестокости, проревел во всю глотку. Злобный: Шевелитесь, мрази! Работа ждет! А непослушных мы научим хорошим манерам!
Корг, с кнутом в руке, словно палач, щелкнул им в воздухе, оставив кровавый след на спине одного из рабов. Корг: Забудьте все, чем вы когда-то были! Здесь вы никто. Лишь рабы, лишенные имен.
Элиас понял, что попал не просто в рабство, а в пасть самого ада. София… Ее образ, избитой и окровавленной, возник в его памяти, словно страшный призрак.
Элиас: (Шепотом, с болью) София…
Старый раб, чьи глаза были полны боли и безнадежности, прошептал Элиасу, прижавшись ближе, как будто делясь тайной. Старый раб: Добро пожаловать на Остров Забытых Имен, мальчик. Здесь смерть – милость, а жизнь – проклятие, где стирают не только имена, но и лица.
Элиас: (С трудом поднимаясь) Зачем вы так…?
Старый раб: (С грустью, но без удивления) Никто не выбирает свою судьбу, мальчик. И мы все, как один, забыли даже это.
Элиас чувствовал, как его надежда угасает, словно гаснущая свеча. Но где-то глубоко внутри еще теплилась слабая искра.
Элиас: (Про себя) Я не позволю им сломить меня. Я не дам себя забыть ни Адель, ни детям.
Шторм давно стих, но отголоски ярости все еще звучали в его ушах, словно предсмертные крики. Пепельный туман, исходящий от пылающих костров на острове, поднимался в небо, как зловещее знамение.
Элиас: (Про себя) Я выживу. И я заставлю их заплатить. За все. За Карла. За Софию. За себя.
Элиас, поднявшись на дрожащие ноги, почувствовал, как на него накатывает волна бессильной ярости. Он хотел кричать, сопротивляться, броситься на надзирателей с голыми руками, но инстинкт выживания, заложенный в нем столетиями предков, заставил его сглотнуть желчь и подчиниться. Ярость осталась внутри, как уголь, тлеющий под слоем пепла.
Солнце, словно раскаленный медный диск, пронзало тучи, отбрасывая зловещие тени на песок. Рабы, словно овечье стадо, брели по берегу, толкались,