Но разве пожалуешься, расскажешь кому, что тебя на другую променяли, в душу тебе плюнули? Ей хотелось верить настойчивым и горячим заверениям Лукашина, потому что, как ни чернила она его в своих мыслях, она по-прежнему и даже еще больше любила его, но стоило ей вспомнить тот вечер в избе Варвары – и снова гнев и отвращение закипали в ее душе.
Сенопункт – место сдачи сена государственным организациям – у «Нового пути» был общим с «Красным партизаном». На днях предстояло сдавать последнюю партию сена, и Анфиса хотела заранее подготовить место.
Завсенопунктом, хромой старик из «Красного партизана», поздоровавшись, вздохнул:
– А мы, Петровна, осиротели. Прокопья Николаевича на войну провожаем…
– Фролова?
– Его самого. Начали было немножко оживать при нем, а теперь опять все по-старому. Так, видно, всю жизнь и будем… Надо бы проститься – на войну человек уходит, – да как уйдешь? К вечеру сено должны привезти. Ох и война… У нас по деревне девятнадцать мужиков убито, а ей и конца не видно. Останется ли кто на развод?
Разговор со стариком совсем пришиб Анфису. Что она делает? Ведь Иван Дмитриевич… Ваня… Ехать, ехать, сейчас же ехать! Наглядеться хоть в последний раз. Пущай все знают, пущай все видят!
Но в ту минуту, когда она уже готова была бежать к коню, в воображении ее вдруг выплывало насмешливое, самодовольное лицо Варвары. Она видела ее прищуренные, с затаенным ехидством глаза, она знала даже, о чем та думает: «Ну-ну, простись, Анфисьюшка. Не сумела иначе – простись хоть так. Мы не жадные…» И тогда оскорбленная гордость опять мутила ее рассудок, заглушала все чувства.
После полудня погода начала меняться. С запада нагоняло тяжелые водяные облака. На потемневшей земле торопливо хозяйничала осень: с шумом обрывала высохшие листья с деревьев, раскидывала их по зеленой отаве, осыпанной серебряными капельками растаявшей изморози. Анфиса, отметывая вилами сено, с тоской посматривала по сторонам. Вот и лето прошло. Не за горами зима – холодная, с вьюгами да морозами. А потом опять придет весна – веселая, с цветами, с птичьим гомоном. Только у нее не будет весны. Нет, не будет… Один-единственный раз улыбнулось ей бабье счастье, и того не сумела взять…
Близкий топот копыт заставил ее взять себя в руки. К сенопункту верхом подъезжала женщина. Варвара! Нет, нет, кто угодно, только не она. Все ей простила, Григория простила, а этого… Нет, нет!..
Не зная, куда деваться, она побежала к кустам. Топот лошадиных ног сзади…
– Анфиса! Анфиса!.. Постой, куда ты?
Анфиса бежит не разбирая дороги. Прутья цепляются за подол, секут лицо. А шаги Варвары все ближе, ближе. Трещат сучья под ногами.
– Да подожди ты бога ради… – Варвара хватает ее за руку. – Чего уж там… Я первая высмотрела, а ты на этот раз перехитрила… И то ладно, – смеется Варвара, – старые долги плачу…
Анфиса, задыхаясь от ярости, обернулась:
– Уйди, Варвара, добром прошу!
– Да ты с ума сошла, Анфиса! Кабы я знала, что у вас всерьез…
– Чего