– О, еще как! Что вы! Ой, грызли солдат, в том числе и бойца Евдокимова. Иногда нас меняли и в баню водили. Помню, шли через вырубку. Весь лес спилен, торчат только метровые пни против танков, а деревья навалены в сторону запада. В бане все белье, начиная с нательного и до шинели, прожаривалось. Пока мы моемся там, все уже чисто. Все они погибли. Неприятный вопрос, и неприятно было с ними.
– А каким был первый Ваш расчет, вы помните?
– Были в основном молодые, но были и постарше меня. Помню, что расчетом нашим командовал лейтенант невысокого роста, в эшелоне, когда ехали, песни пел. Почему он командовал расчетом?! Вот это я не знаю. Или он чем-то провинился? Раз лейтенант, уже взвод надо было давать.
– Когда Вы попали в госпиталь, какое было отношение к раненым? Раненые стремились на фронт или уже нет?
– Ну, если говорить о желаниях раненых, то всякие были – и так, и так. Человек, когда уже побывал в бою, если он искалечен, сильно ранен, – конечно, у него особого стремления снова идти в атаку не было. Ну а так, если у него небольшое ранение какое-то было, его вылечивали и, не спрашивая, снова отправляли на фронт. А я так был обморожен, так истощен в окружении, что медицинская комиссия меня, солдата, пацана, приняла решение демобилизовать. Война в разгаре, а этого солдатика уволить. А куда? Я перепугался! Ой, я помню, что начал тогда прямо просить комиссию оставить меня в армии. Я им не сказал, что я в Москве живу, а сказал, что мне негде жить: «Там карточки, голод, кому я нужен? Умру на гражданке!» Упросил. И меня оставили при госпитале, в Марьиной Роще, где были команды выздоравливающих. И вот мы ходили там, какие-то подсобные работы выполняли, что-то подносили. Когда поступает раненый, дают большой мешок, и туда все его обмундирование. И оттуда, если кого выписывают, обмундирование доставали. У меня обмундирование было все хорошее, фронтовое. И пока меня лечили, все это украли. Мне там старое наскребли, в том числе и английскую шинель. Она тонкая, холодная…
Я понимал, что раз попросился, чтобы меня оставили, то, значит, снова на фронт. Вскоре объявили набор в пехотное училище. И меня, имевшего за плечами три курса техникума, отправили в Пуховичское пехотное училище, в город Великий Устюг Вологодской области. Туда было эвакуировано училище из Белоруссии. Вот там я полгода и учился. Тяжело. Казарма огромная, нары в два этажа. Человек 100 или 150 в казарме. Дров нет. По утрам в 5 часов подъем, идем на реку Сухона. Там обледеневшие бревна носим, пилим… А занятия – тактика в поле, стрельба. Мороз! Ужас! Очень тяжело. И кормежка слабоватая была. Перерыв, где-нибудь у печки греемся, – все про еду рассказываем. Как было хорошо! К осени в лес уйдешь, а там полно шиповника: красный, вкусный. Вот по выходным я им наедался.
– Учили тому, что пригодилось на фронте? Или было много того, что на фронте не нужно?
– Учили, конечно, тому, что надо на фронте, но на фронте по-другому все бывает… Нам говорили: «Артиллерия проведет артподготовку, авиация отбомбится, и вы за танками в атаку пойдете». Мы без танков и без авиации ходили в атаку.