Кровавая шутка. Шолом-Алейхем

уверяет, что он не хуже других, а может быть, и лучше… Это не так легко решить, да я и не знаю, кому дано право судить целый народ. Я думаю, что обе стороны не соблюдают меры. Я убеждён, что мы, христиане, далеко не так ненавидим евреев, как это им кажется. Я даже думаю, что евреи вовсе не так уж страдают в нашей стране, как они пытаются представить… Спору нет, нерадостно быть объектом ненависти всего мира. Но в этом, если хотите, есть и своя доля прелести и своеобразной гордости: лучше числиться в рядах преследуемых, чем преследователей. Во всяком случае, не так страшен чёрт, как его малюют. Эту свою мысль я высказал товарищу Гершке… виноват… товарищу Грише. Он на это возразил, что мне, мол, легко говорить, потому что я не еврей.

      Если бы я, сказал он, побыл в его шкуре хотя бы один год, я понял бы, что это значит… Его слова поколебали мою уверенность. Возможно, что он прав! Действительно, для того чтобы осуждать или оправдывать, надо побывать в положении обвиняемого. И я предложил Гершке обменяться с ним аттестатами, именами и паспортами сроком на один год. Иначе говоря, с этого момента я уже – не Григорий Иванович Попов, а Герш Мовшевич Рабинович; он – не Рабинович, а Григорий Иванович Попов. Он уезжает с моими документами в университет, а я – с его бумагами. Правда, он утверждает, что с ними не так-то просто попасть в университет, но мне кажется, что это – вздор! С золотой медалью в руках… Плевать!

      – Браво! – грохнула компания, неистово апплодируя.

      Гриша остановил их.

      – Товарищи, – продолжал он, – я доверил вам серьёзную тайну и требую от вас двух вещей: во-первых, вы должны поздравить нас с переменой ролей, а во-вторых – погодите, я ещё не кончил! – а во-вторых, дать мне слово, клятву, что всё сказанное здесь мною навсегда останется тайной. Кроме присутствующих здесь, ни одна живая душа ни теперь, ни даже по прошествии условленного года ничего не должна знать обо всей этой истории. Тайна должна вместе с нами в уйти в могилу!

      – Клянёмся! Клянёмся! – воскликнули товарищи.

      – Я заклинаю вас всем, что для вас свято, что тот, кто разболтает наш секрет, – клятвопреступник! А теперь я предлагаю наполнить бокалы и провозгласить здравицу тому, что раньше был Гершкой Рабиновичем, а с этого момента стал Григорием Ивановичем Поповым! Пожелаем ему счастья! Да здравствует Григорий Иванович Попов! Ур-ра-а!..

      Энтузиазм, охвативший молодёжь, совершенно не поддаётся описанию. О том, что все обязались хранить свято и нерушимо данную клятву, и говорить не приходится. А о том, что все присоединились к заключительным словам тоста, лучше всего свидетельствовали осушенные до дна бокалы. Превращение Гриши в Гершку до такой степени восхитило компанию, что оба героя тут же обменялись не только документами, но – по настоянию товарищей – и платьем. Новая буря восторга, по поводу переодевания, вылилась в весёлую, дикую пляску. Когда общее возбуждение несколько улеглось, встал новоявленный Григорий Иванович Попов и обратился к товарищам:

      – Наш общий друг Гриша Попов, или, как он теперь