– Одри? – заинтересованно спросила мама, ее пальцы замерли над клавишами фортепьяно.
– Виновата, извиняюсь, – произнесла я, густо покраснев.
Она окинула взглядом помещение и заметила Джека, стоявшего неподалеку облокотившись о спинку церковной скамьи. Мать встала и сложила ноты, обращаясь к Джеку:
– Ужинаешь сегодня с нами, Джек?
Я приоткрыла рот от удивления – никто не сообщил мне о таких планах. Заметив кивок Джека, я сжала губы. Мама посматривала то на меня, то на него, а после одарила Джека простодушной улыбкой, ненавязчиво попросив его перезвонить ближе к вечеру, и поспешно удалилась. У меня создалось впечатление, что родители хотят свести меня с этим парнем. Вернее сказать, с этим мужчиной.
– Я не знал, что мирская музыка дозволена в храмах, – сказал Джек, выискивая что-то в ящике с инструментами.
– Она и не дозволена. – Я улыбнулась и села за фортепьяно, начав перебирать ноты. – Мне приходится скрывать свои репетиции от директора хора, и я уверена, что в итоге стану объектом сплетен на целую неделю.
– Предполагаю, годами накопленные связи твоей матери поспособствуют тому, чтобы разговоры о тебе не утихали целых несколько недель. – Он сел рядом со мной за фортепьяно и рассмеялся, увидев мое шокированное лицо. Джек потянулся к клавишам. – Я же горжусь своей склонностью ничего не замечать.
– Я это поняла, – ответила я, не сводя взгляда с его лица.
Правой рукой Джек начал наигрывать медленную мелодию, а после стал играть и левой, отчего наши плечи чуть соприкоснулись.
– Ты мне нравишься, – сказал он, чуть склонившись над инструментом. – У тебя очень милые, располагающие родители. И ты не кажешься нелюдимой, каковыми, я считал, чаще всего бывают дочери священников. Ты просто немного застенчива. Однако ты не стесняешься петь.
Эти слова заставили меня покраснеть от смущения, и я опустила взгляд, лихорадочно, но тщетно пытаясь найти предлог покинуть церковь. Вероятно, такую реакцию вызвало воспоминание о нашей первой встрече, когда Джек совершенно внезапно попросил меня удалиться из его квартиры. Тогда я подумала, что ничуть ему не нравлюсь, и полагала, что ему вообще вряд ли кто-нибудь может понравиться.
– Мне кажется, быть самой собой не так-то просто, – произнесла я едва ли не шепотом, признаваясь в том, чего никогда прежде не решалась озвучить. – Конечно, мою жизнь нельзя назвать тяжкой, она довольно проста и скучна, но я чувствую себя гораздо комфортнее под маской персонажа какой-нибудь пьесы или под мантией чужой лирики.
Джек перестал играть, и в помещении повисла тишина, преисполненная тяжестью ожидания.
– Я всегда притворялся кем-то другим. Лгал. И в этом моя работа, Одри. Ты спрашивала меня давно, чем я занимаюсь, и я задолжал тебе ответ. Но это будет нашей тайной, хорошо, Одри?
Он зарабатывал на жизнь ложью? Как мошенник?
Наши взгляды встретились,