Весь внешний вид девушки – всклокоченные волосы, красные от слёз глаза с уже лопнувшими сосудами, искусанные в кровь губы, чуть подрагивающие руки, резкие и ломанные движения – говорили о том, что это было банальное эмоциональное выгорание и истерика.
Я на удивление очень спокойно перенесла данный всплеск обвинений в мою сторону, а потому, когда начала говорить, то голос был абсолютно ровным:
– С жабой, конечно, гениальная идея, ничего не говорю.
Мой, признаю, довольно едкий комментарий вызвал новый поток слёз. Виолетта прикрыла лицо руками, и плечи её начали дрожать, она снова села на край кровати. Я прикусила язык и мысленно пригрела себя чем-то очень тяжёлым. Моя буквально безэмоциональность может привести к очень плохим последствиям, нужно срочно восстановить силы. Я вздохнула, оторвалась от двери, подошла к шкафу, открыла его, порылась среди баночек, нашла мяту и восстанавливающий магический фон настой, взяла их, посмотрела на соседку, как-то криво, но улыбнулась и сказала, как можно добродушнее:
– Я пойду заварю чай. Нам нужен чай.
«И время, чтобы успокоиться», – добавляю уже мысленно и выхожу из комнаты.
***
Я ждала, пока вскипит чайник, сидя на столешнице, в практически кромешной темноте в общей кухне на первом этаже. Не стала включать свет, мне хватало того, что столешница находится довольно близко к большому окну, от которого падает яркий свет со стороны полигона. И я всё думала о том, что сказала Виолетта. Мне всё дозволено? В каком именно смысле? Я так сильно им жизнь порчу своими гениальными шутками на парах? Или она так обвиняет профессора Виртель, который действительно ничего не сделал, когда я привязывала к себе всё больше кусочков территории полигона? Или я ей лично где-то дорогу перешла? Но причем тут тогда жабы и полигон?
Я не понимаю…
Когда вскипел чайник, я уже сама чуть ли не плакала от безысходности. В голове кружилось столько одинаковых, глупых мыслей, жутко ныл висок, и невыносимо подводил продолговатый мозг. Я в каком-то трансе налила чай, почувствовав только запах смеси трав и отдельно, ярко выраженный аромат мяты, взяла чашечки, вышла из кухни, почему-то завернула в столовую, взяла что-то похожее на тортик для поднятия настроения (вина тут, увы, нет), пожалела спокойной ночи ворчливой тётеньке в столовой (они почему-то все очень ворчливые), и чудом со всем этим поднялась на второй этаж и прошла до нашей комнаты.
Когда я вошла, Виолетта уже была собрана. Они расчесывала свои шелковистые, длинные волосы гребешком, но совершенно бездумно смотрела в одну точку на полу. Ой, срочно нужно угостить её чаем, ибо по опыту знаю, что ничего интересного на полах во всей академии нет, а в нашей комнате – тем более. Я закрыла ногой дверь, так как руки были заняты, прошла в глубь комнаты, поставила поднос, – который мне не очень любезно, но таки одолжила работница в столовой, – на стол, кивнула Виолетте на чай, приглашая перекусить. Она не стала строить из себя гордую, что было для меня