– Что вы, реб Ешуа, говорите! Живите до ста двадцати лет!
– Сойдемся с тобой на девяноста. У меня нет возражений.
– И я согласна, – подхватила Хенка.
– Торговец приучен всегда делать скидку. Я, деточка, не жадный. Надо не скаредничать и оставлять другим хотя бы пару лишних годочков сверх того, что им выделил наш милосердный Господь Бог. – Реб Кремницер ел мало, охал, кряхтел, ёрзал на стуле и наконец встал из-за стола.
– Спасибо, Этель. Было очень вкусно, но переедать на ночь вредно.
– Вы же ничего не ели, – упрекнула свёкра Этель. – Как вы будете здоровы?
– Ел, ел. Ты готовишь прекрасно. – Реб Ешуа перевёл дух и, исподлобья глядя то на примолкшую за трапезой Хенку, то на озабоченную его здоровьем невестку, промолвил: – А что, если я попрошу нашу милую нянечку, чтобы она мне, своему рекомендателю и заступнику, оказала услугу и на недельку заменила меня?
– Как заменила? Где заменила? – не сразу сообразила Этель.
– Постояла бы за меня за прилавком. Бог свидетель, я не забочусь о прибыли и не боюсь убытков. Просто мне кажется, что я скорее выздоровлю, если моя лавка останется открытой и кто-нибудь по-прежнему будет в ней торговать и торговаться. К больным продавцам покупатели не ходят. Кому охота вместе с амбарными замками и дверными защёлками приобрести впридачу ещё какую-нибудь неизвестную болезнь…
– Может быть, завтра вам станет лучше… – сочувственно предположила невестка.
– Может быть. Но я, Этель, на это «завтра» никогда в жизни не надеялся. Будущее – самый ненадёжный еврейский банк. Евреи вкладывают в него все свои надежды, а потом оказываются полными банкротами…
– Справишься с ролью продавщицы? – спросила Этель у Хенки. – С моей стороны никаких возражений.
– Не знаю. Я никогда ничего не продавала. Если не справлюсь, уволите меня.
– Научишься! – обнадёжил её реб Ешуа. – Ты же не земельные участки будешь продавать, не дома, не корабельный лес, а мелочь: замки, защёлки, краску, клей. Я давно сбыл бы кому-нибудь свою лавку за бесценок, но хочу общаться с людьми. Хочу, чтобы они ко мне приходили, называли меня по имени, чтобы я им отвечал, потому что, пока глаза видят в зеркале не только самого себя и уши слышат не только свои собственные стоны, ты ещё жив и, может быть, кому-то нужен. Ты, Хенка, не бойся, я уверен, у тебя всё получится.
– Я не боюсь. Бояться надо тогда, когда рожаешь, а не тогда, когда что-то продаёшь.
– Это, во-первых. А во-вторых, ты там не навсегда. Реб Ешуа поправится, и ты вернёшься к нам с Рафаэлем, – ободрила няньку Этель.
Хенка, как и Этель, надеялась, что старик победит свои недуги и снова встанет за прилавок, но её не оставлял страх – вдруг, не приведи Господь, реб Ешуа возьмёт и преставится. Тогда всё рухнет. Арон похоронит отца на местечковом кладбище, поставит ему мраморный памятник, продаст