– Нет.
– Благодарю тебя. Еще тогда, в юности, я считал, что в трудные времена боги должны не враждовать, а помогать друг другу. Сейчас очередь нашего Бога – Иисуса Христа – помочь вашему. Ради твоего спасения и славы нашего Бога я говорю тебе: прииди к нам!
Она слушала его, и ей казалось, что все то, что он говорит и делает, относится не к ней, Элишеве Банквечер, а к кому-то другому. «Ради жизни, ради спасения…» – звучали в ушах слова Повилайтиса. А разве это жизнь, когда ради нее надо отрекаться от своей веры, предавать своих близких, изменять тому, что тебе дорого? Если это спасение, то от чего оно спасет? От собственной совести, от своего отца и матери?
– Эленуте – умная девушка, – вставил Чеславас, недовольный ее молчанием, и с какой-то неуместной торжественностью произнес: – По-моему, она согласна.
И чуть позже добавил:
– По-моему, она уже к нам пришла.
– Отказаться от такой возможности избежать смерти может только человек, лишенный разума, – вмешалась в разговор ворчунья Пране. – Всех евреев давно надо было окрестить, тогда бы их никто и не трогал, и Сталина не было бы, и войны…
– Святой отец обещал тебе, Эленуте, и документ на имя Рамашаускайте выправить, – усилил нажим Ломсаргис.
Ксендз-настоятель достал из дорожного чемоданчика необходимые принадлежности и приступил к обряду крещения.
Когда Повилайтис помазал Элишеве лоб елеем, начертал на нем пальцами крест, окропил ее голову святой водой и монотонно, зажмурившись от невидимого света, прочитал молитву, за окнами село солнце, но все еще было по-летнему светло; и во дворе в честь новообращенной Эленуте Рамашаускайте грянула аллилуя – загоготали гуси, закукарекал петух-улан, в хлеву замычала корова, под стрехой застрекотали ласточки, но сквозь этот гам и разноголосицу Элишева отчетливо услышала хриплый басок своего отца – Гедалье Банквечера, который когда-то, много-много лет назад, когда она была маленькой девочкой с рыженькими косичками, озадачил ее странным вопросом.
– Что ты, Шевочка, будешь делать, – спросил отец, – когда мы, как твоя бабушка Песя, умрем? Будешь плакать?
– Нет. Плакать не буду…
– Почему? Мы же тебя так любили… так любили… А ты и слезы не обронишь?..
– Я умру раньше всех. Я умру первая.
Тогда она о смерти никакого понятия не имела. Но сегодня ей действительно хотелось умереть первой. Раньше всех…
Совершив обряд крещения, ксендз-настоятель поздравил новообращенную, поблагодарил Ломсаргисов за гостеприимство и к радости гуся, которого должны были зажарить на обед, заторопился домой.
– А мы-то думали, что вы у нас заночуете, – огорчилась Пране.
– Хотел бы в вашем раю еще побыть, да паству сейчас нельзя оставлять без присмотра, – буркнул он. – Вы уж меня извините.
– Извиняем, извиняем, – зачастил Ломсаргис. – Но, может, вы до отъезда еще одну